Но она была все равно прекрасна.
Все еще ангел.
Все та же Лора.
Почувствовав, что обе его руки сжаты в кулаки, Бак сделал над собой усилие и постарался расслабиться. Такое напряжение не было необычным, когда дело касалось Лоры. Когда они были вместе, жизнь казалась ему блаженством и… чистым адом.
Так, невыразимо прекрасна, так испорченно-фальшива, так неизменно эгоистична: она была его единственной слабостью…
Наваждение. Нет, слово было не то, ему не нравился его как явный, так и скрытый смысл.
Иногда он любил ее. Порой ненавидел. Но он всегда нуждался в ней, она была ему нужна, она дарила ему то, что никто больше не мог ему дать. Эта потребность в ней была больше, чем страсть, много больше, нечто сильное, темное и напряженное, голод, который он не мог прогнать и который мог бы остановить его дыхание.
Бак прожил эти три года без нее. Три года его жизни, когда он делал, что хотел, не давая никому отчета. Три года быть без всякого контроля, выбирать себе любовниц вместо того, чтобы быть выбранным, соблазнять вместо того, чтобы быть соблазненным…
И теперь она вернулась.
Неровно дыша, Бак сделал шаг вперед, и пол предательски заскрипел. Она спит слишком глубоко, подумал он. Потом он увидел пузырек с лекарством, который она сжимала в руке даже во сне. Опершись рукой о кровать, он наклонился вперед и осторожно разогнул ее пальцы, ощутив их тепло и нежность. Потом вынул пузырек из ее руки. Это было сильное обезболивающее средство. Однажды он сам принимал такое после футбольной травмы, которой закончилась его карьера в колледже. Почему Лора принимает его?
Он снова посмотрел на этикетку. Оно было выписано для Карли Джонсон и изготовлено в Сиэтле. Почему ее зовут Карли? Что она скрывает?
Сунув пузырек в карман, Бак снова обошел вокруг кровати, остановившись около туалетного столика. Содержимое сумочки было разбросано на стертой деревянной поверхности. Оно было типично для любой женской сумочки: бумажник, чековая книжка, пачка бумажных салфеток. Маленькая плоская коробочка для пилюль, две ручки, маленькая записная книжка, губная помада и пудра. Три аптечных рецепта, две упаковки мятных таблеток и обертка от жевательной резинки.
Он коснулся ее бумажника, потом отдернул руку. Бак хотел бы знать, насколько далеко она зашла в своем перевоплощении: выписаны ли ее водительские права на фальшивое имя? Получены ли ее кредитные карточки на имя Карли Джонсон? Но он не имел права рыться в ее бумажнике, как бы ни хотел получить ответы на свои вопросы. Ответы — он знал твердо — должны исходить от нее.
Медленно проходили часы. Бак покидал комнату дважды: первый раз — предупредить Хэзел, чтобы она никому не говорила о возвращении Лоры, и второй, чтобы позвонить из автомата в холле в свое управление и попросить Харви просмотреть информацию о Карли Джонсон в компьютере. Так как у них не было своего компьютера — местный бюджет не выдержал бы таких расходов, — проверка требовала времени и означала ожидание, пока его помощник использует вторую линию для звонка шерифу Краудеру в соседний округ, чтобы один из его людей просмотрел данные. Бак ждал, пока Харви сделает это, и только несколько минут назад вернулся с сообщением: никаких данных.
Потом он позвонил в соседний квартал доктору Томасу для консультации о лекарстве. Доктор сказал, что его никому не прописывают постоянно.
Итак, почему Лора принимает его?
Возвратившись в комнату, Бак молча наблюдал, как она спит. Устав от полумрака, он поднял шторы, которые защищали комнату от послеполуденного солнца. Но когда лучи коснулись лица Лоры, она беспокойно задвигалась, издав слабый, беспомощный стон и прикрывая глаза рукой. Бак немедленно опустил шторы, и она постепенно затихла.
Большую часть времени Лора спала спокойно и глубоко, но иногда она что-то бормотала и металась из стороны в сторону. Она никогда не спала беспокойно. Интересно, что вызывает ее тревогу во сне: боль или неприятные сновидения?
Она была причиной его ночных кошмаров. За долгое время ее отсутствия они преследовали его. Все, о чем он был способен думать, — какое это хорошее было время и как его было мало, а потом наступили плохие времена, когда она просила, нет, требовала большего, чем он мог дать ей. Они мирились, она угрожала, а потом уехала. Исчезла. Пропала.
И вот она здесь снова. Жива и здорова. Прошло три года. Сегодня она вернулась, одним махом перечеркнув хрупкое подобие спокойствия, достигнутое им с таким трудом. И, черт побери, он хотел знать почему. Уж это, по крайней мере, она ему обязана объяснить.
Бак устроился в кресле в углу. Было уже больше пяти часов, время, когда он мог пойти домой. Он мог бы пригласить своих помощников, чтобы они проследили за ней, но не хотел делать этого. Бак не желал оставлять ее даже на минуту и решил не уходить до тех пор, пока она не проснется, пока не посмотрит ему в глаза и не расскажет все, что он хотел от нее узнать.
Когда солнце приблизилось к закату, Бак включил один из ночников над кроватью, осторожно отклонив свет от лица Лоры, потом сел в кресло и ждал. Однажды Хэзел подошла к двери и осторожно постучала. Она принесла поднос с кофе, две чашки и два куска своего знаменитого вишневого пирога. Бак нарочно не дал ей посмотреть в комнату, взял поднос и поблагодарил ее.
Он снова сел в кресло и съел кусок пирога. Две чашки кофе — позже, как и второй кусок пирога. Он ждет.
Ему всегда удавалось ее дождаться, подумал Бак с улыбкой. Лора всегда заставляла его ждать: ее внимания, ее раздражения, ее требований. Он ждал ее, чтобы порой увидеть лишь недовольную гримасу и уйти домой. Теперь Бак ждал, когда она проснется; он хотел не только увидеть золотистые светлые волосы и четкие линии ее лица, но и посмотреть ей в глаза, в холодные голубые глаза и услышать ее голос.
Он ожидал увидеть, что она еще хочет его; он убедится, что она все еще нужна ему; и еще он хотел проверить, по-прежнему ли он ненавидит ее.
Карли проснулась отдохнувшей. После двух недель отпуска она привыкла просыпаться в незнакомых комнатах. Правда, пробуждаться вечером — это немного обескураживало, как, впрочем, и просыпаться совершенно одетой; но уже первое движение объяснило ей и то, и другое. Когда она приняла лекарство, острый приступ головной боли прошел, но пульсирующая боль была еще в ней, сильная и резкая.
Лампа на ночном столике мягко светила в темной комнате. Разве она ее включила перед тем, как уснуть? Она не могла вспомнить. Но Карли не могла вспомнить и как снимала туфли и накрывалась одеялом, которое лежало сложенным в ногах на постели, но, наверное, она это сделала, так как сейчас ее ноги были босы, и она была укрыта.
Карли облизнула губы. Они были сухие, во рту было сухо, слишком сухо, чтобы глотать. Но она почувствовала голод. Это хороший признак. Это значит, она вынесет эту головную боль так же, как она переносила другие приступы.
Карли осторожно села. Она знала, как быстро может вернуться тошнота, как просто боль может снова овладеть ею. Когда ничего не случилось, она осторожно опустила ноги на пол и надела туфли, которые ее ждали на полу. Она окончательно встала, когда голос произнес из темноты:
— Привет, Лора.
Она вздрогнула, и резкое движение заставило ее почувствовать слабую тошноту. Прикрывая рот одной рукой, она ухватилась за железную спинку кровати другой, чтобы удержаться на ногах.
Человек, который говорил, медленно вышел из тени. Это был мужчина примерно шести футов роста, широкоплечий и черноволосый, как ночь. Несмотря на мягкость его приветствия, в нем было что-то угрожающее, опасное. Что-то злое.
Быстрые удары ее сердца начали замедляться, когда он вышел на свет и она увидела форму, которая была на нем. Жетон на его рубашке говорил, что его зовут Логан, нашивки — что это шериф Логан. Женщина внизу вела себя странно, когда она заполняла карточку, вспомнила она смутно. Может, у нее были
