необходимость срочного заключения мира. Но к первому послевоенному заходу кораблей бывших врагов в Японию тогда готовились все.
Русскую эскадру вели те же флотоводцы, с которыми я воевал при Шантунге и у Порт-Артура. Макаров, к тому времени ставший русским морским министром, и Руднев, который официально вообще никаких постов не занимал и чуть ли не официально находился в опале. Они вели в Японию те же корабли, по которым пять лет назад стреляли орудия Объединенного флота — три «Пересвета» и пару «Россия» — «Громобой». И у меня, и у всего личного состава флота было много неоплаченных счетов к русским морякам в виде погибших друзей. И наверняка это было обоюдное чувство. Все прекрасно понимали — удержать матросов от драк, при неизбежно заносчивом поведении русских матросов, считавших себя победителями в недавней войне, будет практически невозможно. С другой стороны, над нами довлела воля императора — «никаких эксцессов при визите ДРУЖЕСТВЕННОЙ эскадры». И высший состав штаба флота понимал, что в этом есть огромная доля правды. Япония, не выиграв у России войны, получила от нее почти все, чего хотела в результате этой войны добиться. Не даром, конечно, но условия мира могли бы быть гораздо жестче. Главное — у Империи был выход в Китай, пусть и через арендованный Дальний, и Корея. Осталось объяснить это десяти тысячам матросов базы флота в Йокосуке, которым несколько лет до этого каждый день говорили, что русские — враг номер один.
К нашему удивлению, русские матросы при увольнениях на берег вели себя, по русскому же выражению, «тише воды, ниже травы». Как мне позже разъяснил Руднев, с личным составом эскадры более месяца велась разъяснительная работа, подобная той, которой мы занимались в Японии. Самым главным фактором русской подготовки матросов к сходу на берег был строжайший запрет пить «больше бутылки на человека». Нарушившего это нехитрое правило ждал запрет на сход на берег до конца визита. Как мне позже, за рюмкой виски, пояснил Руднев — «по трезвости русский матрос существо добродушное и незлобивое, да и за семь лет состав экипажей почти весь поменялся». Правда, потом добавил — «но если их угораздит напиться, то базу флота вам придется строить заново, тогда они вспомнят все, что было, и многое из того, чего и не было». Гораздо более важным для зарождения того боевого братства, которое мы видели при Циндао, был, конечно, не тот факт, что матросы флотов не передрались друг с другом. Главное, что в тот, первый, визит начал ломаться лед недоверия офицеров двух стран друг к другу. И положили начало этому четыре человека.
Макаров, Руднев, Камимура и я поначалу вынуждены были стоически терпеть друг друга на официальных приемах. Единственной общей темой для разговоров у нас были недавно отгремевшие сражения, в которых мы не смогли убить друг друга, хотя временами были весьма к этому близки. Поначалу мы просто вспоминали — кто, где и в чем ошибся. Для меня стало откровением, что построение русского флота при Шантунге (Того ссылается на подставленный под удар отряд новых ЭБР, что позволило более старым кораблям почти полчаса вести огонь без помех. —
Однажды я признался Рудневу, что до сих пор иногда сомневаюсь — что было бы в бою у Шантунга, отдай я незадолго до полудня приказ на одновременную торпедную атаку русских броненосцев как своими линкорами с запада, так и крейсерами и миноносцами Камимуры с востока. Это был единственный момент боя, когда я не был уверен в правильности своего решения в момент его принятия. Усмехнувшись, русский адмирал предложил мне «переиграть сражение с этого момента». Поначалу я принял все это за злую шутку и попытался ответить соответственно в духе «при всем моем горячем желании, я не выпил еще достаточно саке, чтобы вывести в море десяток броненосцев и утопить их там только ради проверки моих мыслей». Рассмеявшийся Руднев предложил мне «на этот раз ограничиться простым моделированием». И любезно разъяснил, что именно он имел в виду. Поначалу мне показалось, что идея переигрывать уже состоявшееся сражение несколько глупа. Но когда Макаров рассказал, что перед битвой при Шантунге они несколько раз ее подобным образом моделировали, мне стало интересно. Морские игры уже не были к тому времени новинкой, знаменитой игре Джейн как раз исполнилось десять лет. Но русские подняли уровень детализации настолько, что рутинная проверка маневрирования и расстановки кораблей в эскадрах превратилась в настоящую отработку будущего сражения. Или, в нашем случае — переигрывание уже состоявшегося в его переломный момент. На моделирование сорока минут боя у нас ушло порядка недели, пришлось даже задержать выход в море русской эскадры, но клянусь богами — это того стоило. Тем более с учетом того, что за противную сторону играли те самые русские адмиралы, что и в настоящем сражении. Дотошный подход русских офицеров, вгрызающихся в каждое попадание снаряда с небывалым энтузиазмом и готовых часами спорить о пробитии брони и вызванных взрывом повреждениях, вскоре перекинулся и на японских моряков.
Русская и японская команды разошлись по разным комнатам, в соответствии с составом корабельных отрядов и эскадр, и младшие офицеры были готовы сновать с приказами, имитируя сообщения флагами и по радиотелеграфу. Из состава обоих флотов была выбрана группа офицеров для, как выразились русские, «обсчета вероятности попаданий и их последствий». Поначалу затея меня не очень увлекла, и свой первый ход я делал скорее из вежливости к гостям, выполняя свой долг хозяина. Но когда мне донесли о «видимых» сигнальщиками «Мияко» повреждениях на русских и японских кораблях, по истечении шестиминутного отрезка… я вдруг снова ощутил, что я вхожу в «сатори», и внезапно понял, какой могучий инструмент мне подарили русские адмиралы. Я могу не только переигрывать уже состоявшиеся бои. Я могу готовиться сам и готовить новых офицеров флота к боям, которым еще предстоит состояться… Неудивительно, что действия русских адмиралов и капитанов при Шантунге мне зачастую казались слишком уж скоординированными. Они же, демоны бы их разорвали, воевали в том бою уже во второй, а то и в третий раз и порой действительно заранее знали, ЧТО им делать, попадая в уже отмоделированную ситуацию! Да и просто хотелось убедиться наконец, прав ли был я, отдавая приказ на поворот «ОТ противника», в 11.45 в то хмурое утро в ноябре 1904 года… В общем, я втянулся в бой так, как будто судьба империи снова зависела от этого сражения.[15]
Поначалу все шло сравнительно неплохо — огонь русского «Сунгари» повредил «Якумо», но сосредоточенным огнем среднего калибра всей нашей линии сам русский корабль был практически убит. К концу моделирования «Ниссина»/«Сунгари» уже не мог дойти до Артура. Специалисты обоих флотов так и не сошлись во мнении, был ли у ее капитана Миклухи шанс довести свой избитый крейсер хотя бы до Вейхайвея. Сам Миклухо, ожидающий адмиральские эполеты и приведший в Японию модернизированную «Победу», долго ругался потому, что «Сунгари» чуть не утонул из-за явной случайности. При моделировании бросок кубика указал, что снаряд с «Адзумы» попал в уже существующую пробоину в броневом поясе и вызвал взрыв картузов в зарядном коридоре. Тогда от цепи детонаций было бы затоплено машинное отделение, и быстро нарастающий крен ставил под вопрос само выживание крейсера. Русский капитан доказывал, что такого быть не может, но по приказу своих адмиралов смирился с неизбежным. Вскоре подобные приказы отдавать пришлось уже мне.
Наутро моделирование оказалось довольно длительным процессом, если заниматься им всерьез,[16] «бой» возобновился. Спустя пару часов мне пришлось вмешаться в конфликт, почти переросший в драку между руководителями групп обсчета попаданий. Капитан третьего ранга Ямамото, руководитель японской группы, обвинял капитана третьего же ранга (во всех случаях офицеры обеих сторон назначались одного звания, во избежание накладок с субординацией) Витгефта, командира группы русской, в жульничестве. Бравому самураю не понравилось, что главный калибр «Сисоя», молчавший уже более получаса, внезапно ожил и шестью залпами в упор накрыл уже почти подошедшую на дистанцию выстрела торпедой «Адзуму». Русский офицер с горячностью доказывал, что время ввода в строй носовой башни помнит с точностью до минуты, ибо сам принимал участие в ее ремонте, помогая перетаскивать сломавшуюся вилку вертикального наведения из подбитой снарядом кормовой башни в носовую. Ямамото с пеной у рта пытался доказать, что перенести по верхней палубе под огнем двухсоткилограммовую железяку сложной формы вообще невозможно. На что был послан русским… Послан
