В паузах в монологе Балк успевал подливать себе красное вино, до которого в окопах на перешейке руки не доходили уже с месяц.
— В-третьих, организм сам борется со страхом — ибо полное подчинение ему, как правило, приводит к печальным последствиям, и наша тушка это прекрасно понимает. Адреналин выделяется в лошадиных дозах, и вот тут, с моей точки зрения, самое интересное. Те индивиды, у которых этой реакции на страх не было, вымерли, еще когда наши предки бегали по деревьям. Итак — страх, как люди его пережевывают и во что это выливается. Попробую, для наглядности, объяснить графически.
Откуда в руке бывшего спецназовца появился карандаш, Михаил опять не заметил. Эта особенность моторики слегка пьяного Балка делать простые вещи мгновенно и незаметно всегда напоминала Михаилу о том, с кем он имеет дело. Вот и сейчас рука непроизвольно потянулась почесать шрам на правом бедре. Балк тем временем уже увлеченно что-то черкал на подвернувшейся салфетке.
— Возьмем горизонтальную ось, определяющую поведение человека в бою. Левая оконечность пусть будет полный страх и ужас, до полного паралича. Лучше всего в литературе это состояние описано у одного американца, я его еще пацаном читал,[28] когда молодой парнишка усрался под первым минометным обстрелом. Это его, впрочем, не спасло от осколка в череп. Правая оконечность — полное бесстрашие, в реале такого не бывает, или это психическая патология, но допустим. Лучше всего иллюстрируется другим американским полковником в неком фильме, тот, опять же под минометным обстрелом, устроил серфинг,[29] это катание на досках по волнам, потом будет время — покажу. Строго посредине будет точка «идеального солдата» — страх полностью уравновешен системой воздействия на него и собственным адреналином. Все остальные состояния — производные по оси в обе стороны. Еще раз повторюсь — это мое собственное доморощенное суждение. А теперь мои же сугубо личные наблюдения. По этой моей версии и по многочисленным наблюдениям до, во время и после боя, среди русских солдат доля усравшихся крайне мала — не более 1– 2 %. И это не сильно, как я заметил, зависит, какой это солдат и из какого времени — срочник это, контрабас или офицер на моей войне в Чечне, ну или поручик, казак и рядовой запаса сибирского полка нынешнего времени. Скажем так, относящихся к левой четверти оси, от полных штанов говна — к просто трусливому — таких обычно не более 10 %. Основная часть русских солдат во все времена находится в диапазоне «осторожный — отчаянно храбрый». После того как я это увидел и прочувствовал сам, и там и тут — у меня появилось твердое убеждение в непобедимости России. Это не патриотический треп, поверь мне, это твердая уверенность. Нас можно отбуцкать, и сильно. Победить — нет. Или очень ненадолго, если быстро успеть. Ну, это, по-моему, еще Суворов говорил или Фридрих?
— Василий, а монголов ты за скобки своей философии выносишь? Они вообще-то с Руси дань триста лет собирали, — ехидно заметил Михаил.
— Тогда Русь еще не совсем Россией была. Но даже в том, клиническом случае, чем все кончилось? Сначала эти монголы не только Русь, всю Европу и Азию как нож сквозь масло прошли да раком поставили, и что? Следующие триста лет Русь медленно, но верно откусывала от бывшего татаро-монгольского мира по кусочку. Только и осталось от них, что сама Монголия в составе, кстати, Китая пока что, и татары в Крыму да Казани, под властью Белого царя… Россия вообще у меня в тройке стран, куда с вооруженной силой лучше не лезть никогда ни при каких обстоятельствах.
— А какие еще две страны в эту тройку входят?
— Вьетнам и Афганистан, там кто только зубы не обламывал, и еще обломает… Но это сейчас не в тему, еще про себя, ты же про личные впечатления «иновремянина» спрашивал? Когда я ехал в Чечню первый раз — конечно, боялся смерти, но контролировал себя. А вот был еще один страх, и боялся я гораздо сильнее, чем смерти, что окажусь полным говном. То есть я боялся себя, боялся, что окажусь тем, кого сам потом уважать не смогу. И когда я заметил и выяснил, что — хренушки, все я могу, и не накладываю в штаны под обстрелом, и адекватно реагирую на обстановку, и могу и команды слышать, и исполнять, да еще и сам командовать, а еще и добиваться от солдат исполнения, да еще и правильно в сложившейся ситуации… Тут, Мишка, у меня такая эйфория была, — просто не описать. Кстати, ее тоже надо победить, причем быстро, потому как именно в этом состоянии, как я понимаю, и начинается серфинг под минометами. И за счет нее, эйфории этой, погибло гораздо больше, чем усравшихся на дне окопа от случайного попадания.
Михаил привычно пропустил мимо ушей фамильярность, он прекрасно понимал, что, вспоминая о ТОМ времени, Василий автоматически переходил и на тот стиль общения. Гораздо менее формальный.
— Кстати, понять, из чего у тебя яйца, как говорится в американской поговорке, можно только таким образом, а никак иначе, — только под обстрелом. Причем не любым, не учебным, а когда знаешь, что в тебя садят всерьез и с глубоким желанием попасть. Ну нет такого критерия в мирной жизни, — вот нет, и все. А суррогаты вроде экстримов разнообразных — так ребята в них вызывают только сочувствие бессмысленностью риска, у тех, кто прошел через настоящую войну. Поэтому ветераны войн — это такой типа клуб, и именно на базе этого клуба нам, может, и удастся перекроить Россию. Эти люди знают, что боялись, хотя и редко в этом сознаются. Они знают, что этот страх перешагнули. Потом знают, что такое эта страшноватая в мирной жизни эйфория и что ее они тоже перешагнули. Может, они это сами не понимают, но они — самый элитарный клуб из всех, если только не свихнутся и не сопьются. И когда они говорят, что снова хотят туда — они не врут, потому что эта эйфория, Миш, это кайф, с которым я, например, ничего не сравню. Слабоваты все остальные кайфы по интенсивности, даже рядом не лежали. Вот такой мой тебе рассказ. Извини, что не обошелся без банальностей и ничего, наверное, нового я для тебя на этот раз не открыл.
Немного помолчав, Балк молча опрокинул еще стакан, явно вспоминая всех тех, кто из тех войн, что он прошел, не вернулся. Потом задумчиво продолжил:
— А вот немного того, чего ни у кого не встречал, или так было только у меня? Во время боевых, причем не только в бою, а на весь период нахождения в зоне боевых действий, снижается мировосприятие. Ну, слух-то понятно, что садится, все-таки стреляют… Но вот при этом снижается и цветность, я лично все окружающее видел как с серо-черным фильтром. Правда, и так ярких цветов немного, но даже огонь какой-то с серым налетом. И кровь какая-то сразу бурая, а не алая, а из артерий должна быть алая… И запахи все прибиты, — ну опять же, можно объяснить, — сам воняешь потом, опять же гарь все время… И тактильные ощущения снижены, — ну руки и морда все время грязные, остальное тоже не очень чистое, под одеждой и бронетюфяком.
— Под чем? — переспросил Михаил.
— Бронежилет, это нам тоже вводить придется, но прямо перед большой войной, и только в штурмовых частях, — поправился немного смутившийся некстати вброшенным анахронизмом рассказчик. — А вообще, если спросить, что больше всего запомнилось и что одинаковое на войне и в 2000-м и в 1904 году — так это грязь. Непролазная, сплошная грязища — если летом, то грязь пополам с пылью, если зимой, то пополам со снегом. Может, это потому, что кругом, что в Чечне, что в Маньчжурии, все ж таки Россия, но мне кажется, что просто на войне всегда так… Может, я поэтому и люблю корабли — тут по-любому чище…
Четверка крейсеров пошла во Владивосток кружным путем. Выбрав все до единой учебные мины заграждения со складов Артура и добавив к ним сделанных на коленке суррогатов, корабли вихрем пронеслись мимо половины портов Японии на побережье Тихого океана. За день до этого русское Министерство иностранных дел объявило о «начале блокады всех портов Японии после разгрома ее флота у Шантунга». Газеты Японии, а за ней и всего мира запестрели опровержениями, но было уже поздно — русские крейсера сделали свое дело.[30]
Через три дня у входящего в гавань Кагошимы парохода поднялся невысокий столб воды. Посланные в трюм матросы доложили капитану, что в борту среднего размера пробоина, которую они уже заделывают досками. А боцман принес выловленную из воды дощечку, что во множестве плавали по поверхности моря. На ней на английском и японском языках было выжжено следующее послание:
«Командование Русского Императорского флота приносит свои извинения за доставленные неудобства и надеется, что ослабленный заряд мины в два килограмма пироксилина не слишком повредил Вашему кораблю, под чьим бы флагом он ни ходил. Однако если японское командование не прекратит попытки минирования акваторий русских портов Владивостока и Порт-Артура, мы будем вынуждены через месяц установить на входе в этот и другие порты Японии уже настоящие минные заграждения с полным зарядом.
