выбор — между петлей на рее и доской на борту![2] Пора отрабатывать оказанное вам высокое доверие!
— Ну что же, господа-товарищи, проверим, прав ли был мсье Ле Грон, — обратился Руднев к соседям по мостику, шокированным его обращением к ни в чем вроде бы не провинившемуся Лейкову, главному механику крейсера, — если там, за горизонтом, кто-то в кого-то стреляет, то это наверняка наши с японцами перестреливаются. А до темноты нам только полным ходом можно успеть подойти на расстояние выстрела… Да, уважаемый Вениамин Васильевич, простите ради бога, что-то я тут у вас раскомандовался.
Отойдя к поручням на левом крыле мостика, Руднев закурил и, мысленно укоряя себя за срыв на глазах подчиненных, снова вспомнил позавчерашний ночной разговор с неизвестным, вселившимся в черепушку механика «Варяга». Тогда все пошло наперекосяк с самого начала: его рука дрогнула, и стакан, пролетев мимо открывшейся двери, разбился о стальную стену каюты. Но вот прозвучавшая в ответ фраза…
— Простите ради бога, я, кажется, опять что-то уронил!
— Я сейчас тебя самого уроню, гнида, — пробормотал Руднев, сдержав, однако, палец на спусковом крючке браунинга. — Что? Опять решили попытаться «исправить ситуацию», пристрелив меня?
— Да что вы, ни в коем случае, я, наоборот, считаю, что вы являетесь фиксирующим фактором новой инвариантности течения истории и ваша ликвидация приведет к набору неконтролируемых флуктуаций, наложение которых на уже имеющееся возмущение темпорального по… — зачастивший с пулеметной скоростью пришелец был прерван щелчком взводимого курка.
— Ты мне зубы не заговаривай! Кто сюда Балка отправил с поручением меня за борт отправить? Ликвидация, блин… Вот сейчас с полным правом тебя ликвидирую и пойду досыпать с чистой совестью. Ты вообще о чем думал, когда сюда сунулся на МОЙ корабль, после того как МЕНЯ сюда из моего мира отправил? Не спросясь, между прочим. Да я тебя только за это выведу в чистое поле, прислоню лицом к гладкой стенке и пущу пулю в лоб! Хоть представься напоследок, что ли.
— Фридлендер Владимир Александрович. Но насчет посылки нашего куратора в тело Балка вы кардинально не правы, его инструктировал мой коллега, профессор Зеленской. А я…
— Ага, а ты тут совершенно ни при чем. Вот скажи мне, а на кой ты мне за спиной сдался? Мало того, что ты у меня уже лет 15–20 жизни украл, когда в более старое тело пересадил… Так в любой момент можешь захотеть «проверить новую теорию» и чисто из научного любопытства меня вообще порешить. Чего такого ты, живой, можешь хорошего сделать, чтоб мне имело смысл пойти на риск и тебя сейчас не пристрелить? Был бы ты поумнее, господин Фрилансер, сидел бы тихо в своем Лейкове и жить бы тебе да жить спокойно.
— Знаете, а об этом я как-то не подумал… — задумчиво произнес пришелец и въевшимся за годы жестом попытался пригладить отсутствующую у Лейкова бородку.
— А зачем вообще сюда полез, если не подумал? Вадик-то хоть про Николашку кое-что полезное заучил. А в тебе какой прок? Ты кто ТАМ был, пока не начал людям подлянки межвременные кидать?
— Кандидат технических наук, радиотехника… А там уже никак мне оставаться не получалось, пока мы снова зацепили настройкой хоть кого-то, горючего для генераторов уже почти не осталось. И так бочку со спиртом и весь коньяк из погреба в солярку слили, чтобы перенос обеспечить. Хорошо хоть, у клиента нашего запасы на даче на все случаи жизни, там Третью мировую войну можно пересидеть…
— Хороший-то хоть коньяк был, господин кандидат в доктора? — первый раз за время беседы хмыкнул Руднев, не опуская, однако, пистолета.
— «Курвуазье», «Мартель», даже пару бутылок Шустовского попалось, но его мы более традиционно употребили…
— А чего вы все именно на «Варяг» лезете? Тут что, медом намазано? Нет чтобы в Николая Второго переместиться или хоть великого князя какого, вы выбираете механика «Варяга»… Вы идиот или как?
— Понимаете, тут весьма интересный казус вышел, — внезапно встрепенулся и оживился Фридлендер, совершенно забыв о направленном на него стволе. — Каким-то образом все личности в данном временном потоке, находящиеся от вас на расстоянии более 200 метров, для переноса недоступны. Я предполагаю, это обуславливается тем фактом, что фактически эта версия реальности связана с нашей только вами. Вы — исходник этого мира, и сам мир по отношению к нашему стабилен только в приближенном к вам периметре. На это накладывается тот факт, что личность, в которую перемещается донор, должна спать. А единственное место, где мы точно знаем, что вы иногда спите, — это «Варяг». А все попытки зацепить Николая ни к чему не привели.
— Значит, все-таки пытались себя на царство продвинуть, — задумчиво промурлыкал Руднев, — тогда я, как честный офицер русского императорского флота, вас обязан повесить, еще и за покушение на царствующую особу.
— А по-другому никак нельзя? — снова потускнел перемещенец.
— Ну, есть еще пара вариантов, — наслаждался долгожданным реваншем Руднев, — можно по блату и расстрелять, конечно. А можно вспомнить славные пиратские времена и отправить вас в путешествие по доске. Ну и как самый скучный вариант — вы мне через пару дней предоставите список тех «добрых дел», которые вы сможете тут, в 1904 году, сделать. Добрых не только и не столько для меня, а скорее для России, в преддверии Первой мировой и вытекающей из нее смуты. Только делать это придется без транзисторов, резисторов и даже радиоламп, господин кандидат в радиотехнические доктора. Тогда мы и закончим этот, безусловно, интересный разговор. А теперь избавьте меня от своего присутствия, пока я не передумал и не решил проблему экспресс-методом.
При последних словах Руднев выразительно покачал слева направо стволом браунинга.
— Дым на горизонте!! Зюйд-зюйд-вест! — прервал размышления Руднева крик сигнальщика. С удивлением он обнаружил себя на левом крыле мостика крейсера, с полудюжиной свежих окурков и одним на палубе, что для любого моряка было признаком полной потери пространственной ориентации.
— Дым на норд-осте!
Почти одновременно раздался крик сигнальщика на миноносце «Беспощадный». Его командир, капитан второго ранга Федор Воинович Римский-Корсаков, до этого флегматично куривший сигарету за сигаретой, поминутно посматривая в бинокль на догоняющие его три дестроера противника, мгновенно оказался на носу миноносца. Вскинув к глазам бинокль, он несколько секунд вглядывался в облачко дыма и потом побежал в машину.
— Николай Семенович, как у нас с углем?
— Тонн восемь, а то и меньше. Два часа такого хода — и мы сидячие утки, Федор Воинович. Не мне, машинному прапорщику, вам давать советы по морской тактике, но, по-моему, пришла пора переодеваться в чистое.[3] Ну и пока уголь, пар и ход еще есть — развернуться навстречу японцам и попытаться использовать ту последнюю мину, что у нас в первом аппарате осталась.
— Это по идущему-то полным ходом миноносцу ее использовать? Побойтесь бога, можно просто в море выпустить, шансы те же. Там на горизонте дым, вроде корабль одиночный. Тут, в Цусимском проливе, кроме японцев, никому больше делать нечего. Если повезет и это транспорт, то в него и используем. А там, коль снова повезет, то, может, вообще японцы станут с него команду снимать и отстанут. Ну а нет — так хоть помрем с пользой. Вы уж следующие два часа постарайтесь поддерживать ход без сюрпризов?
— Не извольте беспокоиться, товарищ командир, — проявилась на черном от угольной пыли лице меха белозубая улыбка, — ради еще одного транспорта не подведем.
— Все бы вам, Николай Семенович, балаганить. На пять лет меня старше, а туда же — «товарищ командир», — блеснул в ответ не менее белыми зубами капитан.
Отодвинув от штурвала рулевого, Римский-Корсаков сам положил лево на борт и повел свой миноносец навстречу показавшемуся на горизонте дыму. При повороте преследующие «Беспощадного» японцы срезали угол и приблизились на 20 кабельтовых. Теперь снаряды из носовых 75-миллиметровых пушек вполне долетали до русского миноносца, как и снаряды его кормовой пушки того же калибра до них. За время сближения с неизвестным кораблем в «Беспощадный» попало три снаряда.
Когда спустя полчаса на левом борту миноносца справились с первым пожаром (просто выкинув за корму весело полыхающую шлюпку вместе с тоже занявшимся брезентовым чехлом: больше на миноносце и гореть-то было нечему — остальное металл), сигнальщик опустил от глаз бинокль и как-то враз постаревшим голосом вынес приговор кораблю и команде:
