равнодушного к тряпкам.
В Союзе тогда мало кто мог похвастаться настолько модной и дорогой экипировкой. Эдик слышал, как хвалился Марк в институтском туалете: «Кто носит фирму «Адидас», тому любая баба даст».
Уверенно войдя в комнату, Марк кинул дипломат на ближнюю к двери койку.
– Ну и грязища у тебя, Эд, ты настоящий шлемазл. Разве может быть у хорошего медика такой бардак? Есть у тебя веник и половая тряпка?
Эдик, среагировавший на обращение «шлемазл», оторвался от учебника.
– Я не знаю. А что, пора мыть полы? – Он равнодушно посмотрел на линолеум с серыми пятнами и грязными разводами.
– И тейбл обклининговать, то есть на столе убрать. – Марк прошел к окну, сел на свободный стул. – Вас здесь трое на пятнадцати квадратных метрах, неужели трудно установить дежурство по уборке?
– А-а… – Эдик переложил учебник на заваленный бумажками и очистками стол. – Я же того, один здесь. Миха снимает комнату в городе, а Сергей у девушки живет, в другом корпусе.
– Да у тебя просто лафа, Эд! О’кей! Вот где мы водку будем пить с ребятами. – Марк повторно оглядел комнату. – Только нужно сделать уборку. Вставай, академик Склифосовский, бери в руки веник, а я пока повыбрасываю все шит[5] со стола.
Уборка, которой Эдик боялся целый месяц, заняла всего полчаса. Сев на свою кровать, он с удовольствием оглядел влажный пол, чистый стол с ровной стопкой учебников и белый, а не серый подоконник. Между рамами, в связи с отсутствием холодильника, были аккуратно расставлены продукты, на тумбочку водружены электрический чайник, пачка кускового сахара и пакет любимого печенья курабье.
Вернувшись из туалета, Марк встряхнул мокрыми руками.
– Повторяю, Эд. Врач – профессия людей, любящих чистоту. Лиссен ту ми, плиз[6]. Когда мы решим зависнуть у тебя виз бойс энд герлз[7] , я тебе помогу с уборкой, а ты, когда не увидишь меня на лекции, пиши конспект под копирку. О’кей?
Эдик представил себе вечеринки с алкоголем и девушками, да еще практически бесплатно… и пожал протянутую руку Эдика.
– Идет.
В гостях у Марка Эдик не переставал удивляться. Прежде всего его поразил сам дом, из тех, которые в Москве называют сталинскими, даже внешне он внушал уверенность и уважение.
– Ты особо у нас не шуми, – предупредил Марк, открывая высокую дверь подъезда специальным ключом. – Отца, скорее всего, дома нет, он все время в своей клинике. Как только пять лет назад началась перестройка, он сразу вложил в нее, что имел, и теперь пропадает там сутками, зарабатывает очередную ученую степень и деньги для семьи. Он у меня почти академик. А насчет мамы я не уверен. Она психолог, работает, когда захочет. Между прочим, она уже профессор, хоть ей всего тридцать семь.
Марк довольно рассмеялся и вызвал лифт. В просторном холле подъезда, отделанном модной итальянской плиткой, смех отразился троекратным эхом.
В большой квартире Эдик почувствовал себя, словно в музее. Мебель, антиквариат и старинные картины в тяжелых золотых рамах ослепили роскошью. Безукоризненная чистота кругом ошеломила.
Эдик смущенно топтался у дверей и все не решался снять обувь – стеснялся несвежих носков с дыркой на большом пальце.
В холл вышла стройная и моложавая мама Марка, чмокнула сына в макушку, пока тот переобувался, и протянула Эдику для поцелуя руку, на среднем пальце которой сверкало великолепное старинное кольцо.
– Приятно познакомиться, Бэлла Александровна, – проговорила она.
Эдик, представив, как, целуя ее нежную руку, уткнется в нее своим горбатым шнобелем, ответил неловким рукопожатием.
– Э-эдик. Мне тоже… того… приятно.
Из-под пушистых длинных ресниц Бэлла Александровна быстро взглянула на гостя – и от ее взгляда у него по спине пробежали мурашки и предательски подогнулись колени. Ни одна из ровесниц не вызывала у него таких чувств. Ему, восемнадцатилетнему, женщина на девятнадцать лет старше него показалась абсолютным воплощением красоты и совершенства. Он впервые понял, что такое – женская притягательность.
Избалованная, жившая в достатке и роскоши, Бэлла не обратила особого внимания на неловкого носатого юношу, но Эдик теперь знал точно – ему нужна только эта женщина. Ему нравилось в ней все – шелковый халат на стройном теле, уложенные волнами густые волосы, ухоженное лицо с тонкими чертами и аккуратным носиком. И особенно его пленил запах духов и проступающий сквозь них аромат женского тела.
Бэлла – это богиня, которую он хотел как самую обыкновенную женщину. Он мечтал разговаривать с ней, быть рядом и обладать ею.
С того дня жизнь Эдика наполнилась новым смыслом. Теперь, с удовольствием делая любую, самую тяжелую и унизительную работу, он думал и мечтал только о Бэлле. Засыпая и просыпаясь в поту и извергая фонтан спермы на грязную, серую от бесконечных стирок студенческую простыню, он мечтал о ней, своей богине.
Эдик осторожно расспрашивал Марка о маме – чем она занимается, что любит. Для него была бесценна каждая крупица информации. Он даже осмелился спросить Марка в лоб:
– Я не понимаю, как в тридцать семь лет можно стать профессором?
Марк рассмеялся и сказал:
– Главное в нашей жизни – связи. Отец моего папы, то есть мой дед, был академиком медицины. Папа женился на маме, когда ему было уже сорок, а ей семнадцать, но он имел хорошую должность в клинике, звание профессора, а значит, деньги и власть, хотя и на среднем уровне. А через пятнадцать лет он попросил за маму, имевшую докторскую степень, своего приятеля. Так и появился новый профессор.
После слов Марка Эдик понял: чтобы обладать Бэллой, он должен стать известным и богатым. И как можно быстрее.
Вообще-то нулевой первичный капитал плюс больная бабенька – не лучшие условия для открытия бизнеса. Зато имелись желание и вера. А теперь и любовь.
Его все чаще нанимали в сиделки богатые родственники больных пациентов, чтобы совесть, что называется, была чиста. После окончания второго курса, уже практически будучи фельдшером, Эдуард решил организовать фирму по уходу за хроническими больными.
Желающих воспользоваться ее услугами оказалось много. Больные и их родственники передавали информацию о его фирме из уст в уста. Вначале Эдик сам продолжал ухаживать за пациентами, но уже через полгода он еле-еле справлялся с административными функциями.
В начале третьего курса родилась еще одна идея – посылать в богатые семьи медсестер по уходу за родильницами и новорожденными. В фирме Эдика работало больше восьмидесяти студентов. Некоторые из них, познакомившись с родственниками больного, начинали работать с ними напрямую. Отследить подобные «контакты» было практически невозможно, но Эдик и это предусмотрел. В его фирме служил отличный адвокат, поэтому работники Эдика, уходившие от него вместе с клиентами, вскоре, столкнувшись с юридическими неприятностями, например, в случае смерти больного, с извинениями возвращались под его крыло.
Появились деньги. Их было достаточно, чтобы переехать в приличную квартиру в хорошем районе. Он купил в комиссионном магазине старинную мебель и пару картин – создал из своего жилища маленькую копию квартиры Марка.
Прожив в новой квартире неделю, Эдик поехал в Вильнюс за бабенькой.
Та поначалу ворчала, но была счастлива. С единственным чемоданом и тюком белья она гордо села в такси, кивнула соседкам и громко заявила:
– От, в Москву родной внук тянет. Так я шо, сопротивляться буду? Нет. Если мальчику надо – я буду рядом. Невроко, не совсем дурная, не пропаду на новом месте. Барыней заживу.
Теперь у Эдика и бабеньки были отдельные комнаты, большая кухня и шикарная ванна.
Эдик попросил Марка, который оставался самым стильным студентом в институте, помочь ему выбрать
