полусонной улыбкой на губах она чесала голову; я не буду здесь распространяться о расстройстве своих чувств; я затолкал ее в комнату, закрыл дверь за нами, торопливым шепотом попросил ее не шуметь, идти спать и отвел в спальню. Без обуви она была примерно моего роста. «Что случилось, случилось что- нибудь?» — спросила она своим сонным хрипловатым голосом. Я ответил, что ничего, сказал, чтобы утром она не задавала вопросов ни мистеру Шульцу, ни кому-либо еще, а просто забыла обо всем, скрепил свои слова поцелуем в ее пухлые ото сна губы, уложил ее в постель, вдыхая чудесный дух ее естества, разлитый на простынях и подушке, как на лужайках, по которым мы гуляли; потом, пока она потягивалась и улыбалась своей, такой своей, улыбкой, я сжал ее маленькие упругие груди и тут же вышел из номера; когда на другом конце коридора открылась дверь лифта, я тихо закрывал ее дверь.
Микки, стараясь не шуметь, вышел, пятясь, из лифта, за собой он тащил тяжелую тележку, сделанную из металлических труб и досок; я решил, что сейчас появится лифтер, и спрятался за оконную портьеру; но Микки был один; вытащив тележку в коридор, он погасил свет в лифте и не до конца прикрыл бронзовую дверцу.
Банда была в своей стихии, если ты гангстер, то чужая насильственная смерть заставляет тебя действовать быстро и эффективно, как обычный человек не смог бы никогда; даже я, ученик, еле живой от страха и перевозбуждения, выполнял поручения, думал и двигался так, как того требовали чрезвычайные обстоятельства. Я не знаю, что они сотворили с телом, но теперь оно лежало совершенно мертвым и недвижным на кофейном столике; Ирвинг расстилал нью-йоркские газеты и номера «Онондага сигнэл» на тележке; кто-то скомандовал «раз, два, три», и мужчины стащили гигантский труп Джули Мартина с кофейного столика на газеты; смерть — это грязь; смерть — это отбросы; и именно так они с трупом и обращались; Лулу сморщил нос, а Микки даже отвернул голову, когда они возились с этим мешком человеческой падали. Мистер Шульц сидел в кресле, как Наполеон, опустив руки на подлокотники, он даже не удосужился бросить взгляд в ту сторону; он думал о будущем — что, интересно, он замышлял? Гениальный инстинкт подсказывал ему, что, каким бы резким и неожиданным ни был смертельный удар, он нанесен вовремя; вот почему великих гангстеров если и ловят, то только на расчетах, копиях финансовых документов, нарушениях налоговых законов, чековых книжках и других подобных абстракциях, а вот убийства к ним почти не пристают. Заметанием следов руководил Аббадабба Берман; он ходил взад-вперед своей переваливающейся походкой, шляпа заломлена на затылок, сигарета торчит во рту; именно мистер Берман догадался взять трость убитого и положить рядом с телом. Он сказал мне:
— Спустись вниз, малыш, и прикрой перевозку на лифте.
Я бежал вниз, перепрыгивая через три ступеньки, кружась вокруг стояков на лестничных площадках, и стрелой домчался до холла, где на стуле у лифта, под ветками большого змеиного дерева дремал, уронив голову на грудь, лифтер. Дежурный был чем-то занят у своего стола рядом с почтовыми ящиками. Холл был пуст, улица тоже. Я следил за указателем этажей, стрелка дрогнула, поползла вниз, дошла до первого этажа и нырнула еще ниже, на цокольный этаж.
Я был уверен, что на улице за отелем уже стоит машина и что они продумали все до мелочей; это успокаивало, я ведь тоже был соучастником; и, когда лифт снова вернулся в холл и дверь открылась, Микки поднес палец к губам, вышел из лифта, оставив в нем все как было раньше — свет горит, но бронзовые воротца полностью закрыты, — и проскользнул к черной лестнице, я, выждав минуту, громко кашлянул и разбудил лифтера, седовласого негра, он поднял меня на шестой этаж и пожелал спокойной ночи. Я мог бы поздравить себя с тем, что в сложной ситуации проявил хладнокровие и осмотрительность, если бы не последующие события. В номере мистера Шульца Лулу расставлял по местам мебель; мистер Берман принес от горничной кипу чистых полотенец; я с удовольствием наблюдал за их четкими действиями; мне пришло в голову, что преступление — это детский рисунок на специальной дощечке, который исчезает, когда поднимаешь верхнюю пленку. Наконец, словно встряхнувшись ото сна, мистер Шульц встал и прошелся по комнате, проверяя, все ли в порядке, а затем уставился на ковер около кофейного столика, где расплылось большое темное пятно с несколькими каплями рядом — луна и планеты, кровь бывшего президента Ассоциации владельцев ресторанов и кафе; подойдя к телефону, он разбудил дежурного внизу и сказал:
— Это мистер Шульц. У нас тут несчастный случай произошел, надо вызвать врача. Да, — сказал он. — Как можно быстрее. Спасибо.
Я был озадачен, обеспокоен и силился разгадать загадку, которая ничего хорошего мне не сулила. Все остальные в комнате были поглощены исключительно своими делами. Мистер Шульц смотрел из окна на улицу, потом я услышал, что к дому подъезжает машина, он повернулся и попросил меня встать у кофейного столика. Мистер Берман сел и прикурил новую сигарету от старой. Лулу подошел ко мне, чтобы показать, где точно мне надо стоять, — я, видимо, не так исполнил просьбу — и продолжал держать меня за плечи; именно в тот момент, когда я догадался, что сейчас произойдет, а может, чуточку позднее, мне показалось, что я увидел его ухмылку, в которой блеснул золотой зуб, хотя, возможно, мое тугодумие сослужило мне тогда добрую службу, ведь когда он замахнулся, мне осталось только одно — проявить полную жертвенную лояльность; в этой строго иерархической компании мужчин не пристало спрашивать — а почему я? почему я? — и тут меня настигла ослепляющая боль, колени подогнулись, из глаз посыпались искры, именно так это состояние и описывают боксеры; миг спустя я уже был на коленях, стеная и пуская слюни от шока; обе руки я прижимал к моему бедному носу, моей гордости, из которого сейчас обильно текла кровь на уже залитый ковер; вот так, смешав свою кровь с кровью мертвого гангстера и задыхаясь от ярости, я взял заключительный аккорд в прекрасном произведении банды Шульца на тему неожиданной смерти; в дверь тихо постучали — пришел деревенский доктор.
Я помню, как тот страшный удар в лицо изменил временные ориентиры: миг спустя я уже ощущал его старой раной, а вызванная им ярость превратилась в давнишнее решение отплатить им, расквитаться — и все это буквально за какое-то мгновение умопомрачительной боли. Услышав выстрел, я был внутренне готов к тому, что он мог предназначаться и мне, а вот разбитый нос простить не хотел. Огорчению моему не было предела, я почувствовал себя обманутым, вместе с яростью возвращалось и мое мужество, а вместе с ним — и мои безрассудные желания. Всю ночь я прижимал к лицу пакет со льдом, я очень боялся, что лицо мое распухнет и Дрю Престон перестанет считать меня симпатичным. Утром все оказалось не так плохо, как я ожидал, небольшую припухлость носа и синеву под глазами можно было объяснить не только побоями, но и доброй гулянкой.
Утром я, как обычно, пошел завтракать, жевать было больно, губа саднила, но я поклялся вести себя так, будто прошедшей ужасной ночи не было. Я заставил себя не думать о пытающемся встать на ноги и падающем покойнике. Когда я возвращался, дверь в кабинет мистера Бермана оказалась открытой, он заметил меня и позвал кивком головы. Под подбородком он держал трубку телефона и считывал что-то с ленты арифмометра собеседнику на другом конце провода. Закончив разговор, он указал мне на место у своего стола, где обычно сидели посетители его конторы.
— Мы переезжаем, — сказал он. — Сегодня вечером, остаются только мистер Шульц и адвокаты. Послезавтра начнут формировать состав присяжных. Ребятам нечего здесь ошиваться во время суда, когда понаедут тучи репортеров.
— Здесь будут журналисты?
— А ты что думал? Поналетят, как комары летом. Они тут все облепят.
— И из «Миррор» тоже?
— Конечно. Все, все будут. Газетчики — это же мразь, у них нет ни чести, ни совести, они совершенно не умеют себя вести. Ты думаешь, они обратили бы на него внимание, если бы он был просто Артуром Флегенхаймером? А вот Немец Шульц имя для заголовка вполне подходящее.
Мистер Берман покачал головой и горестно всплеснул руками. Мне еще не приходилось видеть его таким расстроенным. Он был не похож на себя, передо мной сидел не одетый с иголочки денди, а небритый мужчина в пижамных штанах, рубашке, помочах и шлепанцах.
— Так о чем я говорил? — спросил он.
— О том, что мы уезжаем.
Он внимательно осмотрел мое лицо.
— Могло быть и хуже. Синяки укрепляют характер. Больно? — Я покачал головой. — Лулу увлекся. Он должен был только расквасить тебе нос, а не ломать его. Все сейчас нервничают.
— Ничего страшного, — сказал я.
