бежит по дворам, через дороги, по туннелям, под машинами, но все дальше, дальше от меня, уже кричи — не докричишься, убегает, безразличная к моему отчаянию.
Я не был так прогрессивен, как мой брат. Несмотря на всю мою боль и горечь, мне даже в голову не приходило сердиться на родителей. Я вполне мог распознавать особенности их характеров, но идти дальше, то есть выносить по их поводу какие-либо моральные суждения, был не в силах. Мои умственные способности полностью уходили на то, чтобы избегать критических суждений обо мне с их стороны.
Однако теперь, задним числом, я просто обязан с негодованием отозваться о столь явном свидетельстве того, как грубо взрослые пренебрегают чувствами детей. Какое надо иметь лукавство, чтобы этаким вот образом избавиться от Пятнухи! Уйдя от прямого столкновения с тринадцатилетним сыном и беззастенчиво надув пятилетнего, — отец лишил нас нашей собаки. Каково было при этом ему самому? Пятнуху он любил, я знаю. Гуляя с ней, он даже поводок не пристегивал — зачем, она его и так слушалась и не сбегала. Возможно, он сам жалел, что от нее решили избавиться. Видимо, настаивала на этом мать. Но папочка тоже, конечно, прелесть. Где бы прикрикнуть, так нет, все ей в угоду. Он вообще избегал командовать, больше взывал к разуму. Да и к физической силе прибегал редко, не то что мать, взрывавшаяся от малейшей искры. Но явно вся процедура похищения — дело рук отца: его стиль.
Отец любил над нами слегка подшучивать, обожал всякие подковырки, типа: «Видел? — Молодец, больше не увидишь!» Любил крестословицы, ребусы, загадки. О парадоксе Зенона я впервые тоже от него услышал — насчет бегуна, шаг которого вполовину уменьшает оставшееся до финишной черты расстояние, снова вполовину, ближе и ближе, но так никогда он до финиша и не добирается. Еще отец любил каламбуры и смешные стишки.
Удержаться и не купить попавшийся в магазине сборник детских стишков было выше его сил. Любил сэра Артура Т. Квиллер-Кауча:
В песенке ли, в рассказе — везде для отца самым ценным был элемент неожиданности, какой-нибудь выкрутас. Отец очень уважал легендарного антрепренера П. Т. Барнэма. Рассказывал мне, как у Барнэма на его выставках экзотических зверей из-за скопления народа возникали заторы, и надо было как-то заставить людей двигаться побыстрее, чтобы еще увеличить продажу билетов. Барнэм придумал повесить у выхода табличку с надписью: К ПОСЛЕДНЕМУ ТУРНИКЕТУ — СЮДА. Все так и повалили в дверь, думая, что турникет — это очередное вымирающее животное.
В возрасте сорока с небольшим отец был энергичен, честолюбив, старался, чтобы всякое дело у него кончалось победой. При этом ни в коем случае не допускал, чтобы его интересы шли вразрез с интересами друзей и партнеров. Он торговал радиоприемниками, граммофонами, нотами. В его магазине был широчайший выбор пластинок — тысячи шеллаковых дисков в коричневых бумажных конвертах, большие тяжелые коробки с операми и симфониями, пластинки европейские, пластинки американские, классика, джаз, свинг. Водились у него даже пластинки с народными песнями неведомых негритянских певцов с Юга. Свой бизнес он знал до тонкостей, и некоторые из исполнителей, чьи имена значились у него в каталогах, сами заходили к нему покупать пластинки. Он очень гордился своим знакомством и связями с известными музыкантами. Придет, бывало, домой и говорит: «Сегодня в магазин заходил Стоковский»[14]. Или: «Звонил секретарь Рубинштейна, назаказывал у меня на целых пятьдесят долларов». Даже я понимал, как это ценно — быть посвященным, вхожим в некий круг. В те восхитительные субботы, когда я ездил с Дональдом в центр навестить отца в магазине, я видел, как заходят люди, видел, как отцовские советы и рекомендации направляют их, помогают делать покупки, и я им гордился. На работу он надевал синий, в мелкую полоску костюм с жилетом и красным галстуком. На лице его играл румянец, взгляд карих глаз был горяч и быстр. Правда, не нравился мне его партнер, Лестер, — длинный, навязчиво радушный дядька с гривой зачесанных назад светлых волос. Он заведовал секцией радиоприемников. Лестер обнаружил, что всегда находится определенный процент покупателей, которые возвращают в ремонт приемники абсолютно без всяких неполадок. Дело в том, что доходные дома по соседству снабжались электроэнергией постоянного тока. Обычно вставляли не той стороной вилку в розетку; Лестер мог бы заставить радио работать, просто посоветовав перевернуть вилку. Вместо этого он говорил покупателю, что на ремонт потребуется несколько дней; потом разве что чуть сдует пыль изнутри, чуть протрет полировку снаружи да и выпишет счет за ремонт приемника, который был в совершенном порядке. «Да, кстати, — окликал он уходящего с приемником покупателя, — если вы его включите и ничего не произойдет, то просто переверните вилку. Работает теперь великолепно». Мой отец испытывал что-то вроде преклонения перед эстетическим совершенством жульничества партнера. Он говорил, что в смысле денежных сумм он держит Лестера в рамках, очень уж обижать никого не позволяет. Но нам он об этих делишках рассказывал в расчете, что мы оценим их юмор. Это шло от свойственного ему любования всяческой посвященностью, корпоративностью.
Однажды он принес домой книгу, которой с наслаждением упивался, — это было собрание ошибок, которые школьники допускали в своих сочинениях и на экзаменах. Ошибки — они там именовались «ляпами» — он нам зачитывал. Основными представителями животного мира Австралии, согласно этой книге, являются кенгуру, рогоносец, бумеранг и уткоед. Главная часть любого собора или церкви — золотарь. Шекспир — знаменитый английский разбойник, и у него было семь жен. Две наиболее значительные реки Шотландии — Твид и Плед. Троя погибла в результате войны с ахинейцами. Четыре животных, принадлежащие к семейству кошачьих, — это папа-кот, мама-кошка и двое котят. Узы брака, некогда считавшиеся священными, сдерживают производство качественных товаров… Кое-что из этого вызывало всеобщий смех, кое над чем смеялся один отец. Именно по его совету я заказал по почте свои первые «книжки-малышки» (пять центов штука, издательство Гальдемана Джулиуса в Джирарде, штат Канзас): «Самоучитель по чревовещанию» и «Рассказы о гипнозе и мщении». Он обучал меня, как находить спасительные лазейки, уводящие из мира, которым правят чересчур серьезные женщины. У него у самого была мать, которую он любил и которой вынужден был все время противиться, точь-в-точь как я. Бабушка Гэсси с Магистрали была женщиной строгих взглядов и любила командовать. Дедушка Исаак был книжником, миролюбцем, типичным интеллигентом, вроде моего отца. Так что любовь отца к каламбурам, смешным стишкам и ребусам опиралась на некую всеобъемлющую концепцию, представлявшую сферу этики как взаимосвязь мужского и женского архетипов. Откуда сие пошло? В общем-то, это ведь философия крестьянина, видящего мир как лубочную картинку с шутливой подписью. И ведь просочилась через все границы! Истоки ее еще там, на покинутой родине. А на улице, от ребятишек, я подцепил ее образчик потемнее и повульгарнее: «Чтобы жена шила, ее надо пороть».
