танец, раскачиваясь под музыку, прямо подводный балет какой-то; Оскар, правда, пока они танцевали, больше смотрел на нас, а одно щупальце вдруг изогнул и прилепил к Норме сзади, выпучив при этом на зрителей глаза и отчаянно ими вращая, а рот скривив в подобии ухмылки. Зрители хохотали.
Однако Норма вырвалась, вылезла по лесенке наверх, и теперь женщины прыгали уже сразу по две, заигрывали с Оскаром, шлепали его и уплывали, а он никак не успевал добраться до них щупальцами, хотя бывало, что и успевал. Вскоре они уже все были у него в аквариуме, мелькали их белые ноги, выгнутые спины, а иногда, подымаясь к поверхности, некоторые проплывали вдоль стеклянной стенки, вытянув над головой руки с плотно сомкнутыми пальцами; купальники туго обтягивали их тела. Я уже не мог понять, которая из них Норма.
Все это время внутренняя подсветка меняла цвет, по-разному окрашивая воду — то светло-голубым и зеленым, то темно-зеленым и красным, который сперва казался вообще черным. Тут музыка изменилась, и стало трудно уследить, что происходит; музыка стала мрачной и зловещей, вроде сопровождения радиопрограммы ужасов «Святилище», — нет, в самом деле очень мрачная стала музыка. Белое тело на миг прижалось к стеклу и тут же было втянуто снова во мрак. И вдруг я почувствовал в своей руке руку Мег. Она повлекла меня сквозь толпу к выходу. И я понял почему. Толпа обтекала нас. В основном она состояла из мужчин, женщин было немного, а из детей я, кроме нас, никого не заметил.
При расставании Норма сказала, что, если нам захочется, можно побродить по развлекательному сектору, она даже дала нам денег, чтобы мы могли ходить всюду, куда захотим. Единственным условием было, чтобы мы ей каждые тридцать-сорок минут показывались, когда она отдыхает. А от аквариума Мег оттащила меня потому, что мы зря теряли драгоценное время: ведь пришли-то мы смотреть Выставку, а не любоваться на ее маму!
Однако, побегав взад-вперед, но так и не решив, куда первым делом отправиться, мы поняли, что все надо делать по плану. Там и сям попадались стрелки, указывавшие направление к наиболее примечательным аттракционам. Если иметь в виду необходимость возвращаться к палатке Нормы каждые тридцать-сорок минут, то совершенно ясно, что за один раз можно поглядеть только что-нибудь одно и надо заранее все распланировать.
— Что тут, по-твоему, самое-самое? — спросил я.
— Парашют, — ответила Мег после секундного раздумья.
Сам бы я в жизни не полез на вышку, но теперь отступить не мог.
— По-моему тоже, — сказал я. — А из выставок здесь какая на твой взгляд интересней всех?
— Дети в инкубаторе, — сказала Мег. Это меня разочаровало.
— А я думал, ты их уже смотрела.
— Конечно, — сказала Мег. — Ну и что?
— А я бы лучше поглядел «Страну Джунглей Фрэнка Бака», — проговорил я. И все же кое в чем наши вкусы совпали. Ни ее, ни меня совершенно не интересовал ни «Старый Нью-Йорк», ни «Страна Зимней Сказки», несмотря на ее пингвинье население, завезенное из Антарктики экспедицией адмирала Бэрда. Оба могли запросто обойтись без «Веселой Англии». Кроме того, мы решили, что неплохо бы посмотреть «Странноторий», где, по словам моего приятеля Арнольда, имелось множество всевозможных удивительных уродцев, но это только если останется время.
Утвердив программу, помчались ее выполнять. Перед инкубаторным павильоном красовался огромный тысячефунтовый каменный младенец, лежащий на спинке и вздымающий кверху руки и ноги. Но внутри, за стеклянными перегородками, под наблюдением медсестер в белом были настоящие и весьма противные тощие крысоподобные младенцы, которые дергали ручонками или спали. Как могли они спать при ярком свете, я диву давался, хотя и знал уже, что в этом возрасте младенцы еще слепые. Прежде, когда этот инкубатор еще не изобрели, дети, родившиеся слишком рано, не выживали. Мег припала лицом к стеклу. Медсестра заметила ее и подкатила ячейку инкубатора ближе, чтобы было яснее видно. Малыш внутри лежал скорчившись. Личико сморщенное, как орех или персиковая косточка. Однако Мег он показался очень хорошеньким.
Побежали обратно к Норме. Та стояла перед палаткой во дворе осьминожьего здания. На ней был махровый халат, волосы зачесаны назад, лицо без косметики казалось очень белым, а глаза покраснели от плаванья в аквариуме. Увидев нас, она улыбнулась, она ждала нас и беспокоилась. Мы кинулись ее обнимать. Моя рука пришлась ей чуть ниже талии. У себя под локтем я почувствовал расширение ее бедер. На ногах у нее были розовые домашние тапочки.
Почти сразу же мы опять умчались, бросившись по главной аллее к «Стране Джунглей Фрэнка Бака». Наконец-то! По сути, это был зоопарк, в нем выставлялось множество разных зверей, но ограждения были деревянными, а клетки передвижными, так что это был зоопарк-времянка, что-то вроде охотничьего лагеря. Там было три разновидности слонов, в том числе слон-пигмей, и был черный носорог, который стоял очень неподвижно, как статуя, и явно не понимал, где он и зачем; были там несколько спящих тигров, ни про одного из которых на пояснительных табличках не говорилось, что он людоед; были тапиры, один окапи и две изящные черные пантеры. Можно было покататься верхом на верблюде, но мы не стали. На миниатюрной горе жили сотни визжащих, качающихся на ветках и скачущих макак-резусов. Мы долго за ними наблюдали. Я объяснил Мег, кто такой Фрэнк Бак. Он ездил обычно в леса Малайи, но иногда и в Африку и ловил там зверей, а потом привозил их в зоопарки и цирки и продавал. Я сказал, что это куда гуманнее, чем просто охотиться. По правде говоря, я обожал Фрэнка Бака — мечтал тоже жить такой жизнью, полной приключений и при этом не лишенной некоторых моральных табу: ведь он все же не убивал никого. Однако перед самим собой (не перед Мег, конечно) мне приходилось признать, что теперь, перечитав его книжку дважды, я заметил то, чего в первый раз не понял. Он непрестанно жаловался на дурной нрав своих зверей. У него с ними случались стычки. Однажды слон поднял его и отшвырнул. Орангутанг укусил его, а однажды он чуть не свалился в яму к тигру, известному своим людоедством. Зверей он называл дьяволами, поганцами, жалкими отродьями, животинами и «экземплярами». Когда один из них подох на судне по пути в Америку, Фрэнку Баку было жалко, но главным образом жалко ему было пропавших денег, которые можно было на этом экземпляре заработать. Малайцев, которые на него работали, он называл «мальцами». А я в этой как бы малайской деревне, устроенной на Выставке, видел, что никакие это не мальцы, а нормальные взрослые люди, пускай в тюрбанах и набедренных повязках, причем с животными они обращаются очень ловко и бережно. Сам Фрэнк Бак навряд ли произвел бы на меня большее впечатление. Малайцы переговаривались, смеялись, входили и выходили из своих бамбуковых хижин спокойно и с достоинством, а на хозяев этой самой «Страны Джунглей» не обращали ни малейшего внимания. Я огляделся в поисках Фрэнка Бака, впрочем хорошо сознавая, что его тут не должно быть. Я понимал, что сама природа его бытия, само существование легенды о нем покоится на том, чтобы его тут не было, но все же я искал его глазами. Дело в том, что я уже уяснил: Фрэнк Бак — довольно-таки противный, злобный человечек, который непрерывно орет на своих «мальцов», ревниво оберегая «экземпляры» и хвастаясь, сколько и где он их продал, а главное, почем. На тех, кто у него работает, смотрит сверху вниз. Ни с кем толком сойтись не может — ни с начальством охотничьих заповедников, ни с капитанами судов, которые принимали на борт его клетки с живым грузом, ни с самими животными.
Сходили мы и в «Странноторий», где показывали уродцев — кошмарного вида создания, которые
