– За кого вы принимаете меня? – с деланной обидой нахмурился фон Фирхоф.
– Я верю вам, верный друг! Я открою вам тайну…
…Людвиг терпеливо дослушал цветистые откровения наиболее прославленного политического преступника Империи. Ничего особо нового он не узнал. Впрочем, одна подробность все-таки в немалой степени поразила его.
– Как вы додумались использовать стилет вместо пера, а вместо пергамента – кожу своей руки?
– Поверьте, додуматься использовать собственную кожу вместо телячьей совсем не трудно, если речь идет о спасении шкуры…
Он трусоват – с удовлетворением подумал Людвиг. Похищение не удалось, не беда, в конце концов, получится в другой раз. Если пленить этого поддельного Вольфа Россенхеля, императору будет не трудно сломить и подчинить его. Я сжег гримуары и in-folio, даже безвредное in-quarto нашего приятеля-румийца. Этого тоже оказалось недостаточно. Ну что ж, значит, кроме всего прочего, мне придется отобрать у Адальберта стилет. Кожа этого человека слишком большая магическая ценность, чтобы царапать ее просто так.
Нетрезвый Адальберт помотал головой и добавил с искренней, прочувствованной грустью:
– Вы не представляете, Ренгер, насколько тяжела моя жизнь. Почему-то человека, обладающего мистической властью, принято считать либо счастливейшим созданием, либо сумрачным злодеем. Но это же ужасное заблуждение! Все сочиненные мною милости судьбы самым подозрительным образом выходят мне же боком…
– Неужели?
– Ну конечно, разумеется! Допустим, я пожелаю воздвигнуть себе статую из золота высотой в сто футов…
– И что?
– Как только она будет воздвигнута по мановению пера, к ней сбегутся все разбойники округи. Разумеется, я буду тут же убит, колосс разбит на куски, цены на золото упадут, на лалы и изумруды – поднимутся, ювелирный рынок Империи и Уэстока рухнет в глубочайший кризис, и…
– Вы правы. Ни в коем случае не воздвигайте статуй. Впрочем, решить проблему с разбойниками, должно быть, не столь уж сложно?
– Не торопитесь, мой легковерный друг. Допустим, я пожелаю иметь надежную охрану, но вызванные из небытия воины уже не способны исчезнуть! Обосновавшись в реальности, они потребуют жалованье, поневоле превращая меня в лучшем случае в капитана наемников, а в худшем – в еще одного вожака странствующих бандитов.
– Вы могли бы пожелать себе земли, титул, замок, прочное положение в рядах дворянства Церена.
– Для того, чтобы получить некие земли, я должен придумать, куда деть их хозяина. За каждым из таких баронов, между прочим, не одна сотня крепких и немилосердных родичей, о которых я до поры до времени никакого понятия не имею…
– А нельзя…
– Что?
– Отменить их существование, скажем так – изначально… Раз! И их нет.
Адальберт потер пятерней нахмуренный лоб:
– Не выйдет.
– Почему?
– Они сами со всеми своими буйными предками уже вросли в реальность Империи. Я не настолько сведущ, чтобы в широких масштабах достоверно переделывать историю…
– Не может быть! Бывает же, в конце концов альтернатива.
– Беда в том, что мне-то в этой альтернативе придется жить. Как бы вам, Ренгер, понравился наскоро, тяп-ляп сооруженный мир, в котором нельзя сесть на табурет без опасения, что он не развалится на части под вашим задом, потому что дерево, из которого сделали оный предмет мебели, посадил сын того человека, которого я росчерком пера отправил в небытие?!
– Неужели все так безнадежно?
– Именно так, – взбешенный Адальберт-Вольф едва не расплескал вино. – Вы не представляете, какой опасности я подвергаюсь ежечасно! Каждый встречный-поперечный в любой момент может возжелать моей смерти, плена, извлечения из меня всевозможных выгод и благ. Совершенно не понимая опасной природы своих желаний… Я самый несчастный из людей.
Пьяный Хронист ударил кружкой о стол.
– Вам следует быть крайне осторожным, – посочувствовал несколько смущенный шпион императора.
– Я стараюсь, – искренне ответил Адальберт, – в сущности, я трачу свой дар на то, чтобы скрываться от желающих им воспользоваться с ущербом друг для друга и для меня самого.
Хмельные девицы давно уснули, уронив локоны в винную лужу на столе. За окном быстро смеркалось.
Дело не настолько просто, как может показаться – понял огорченный фон Фирхоф. Мудрость провидения в том, что дар, способный потрясти основы Церена, одним мановением разрушить великие замыслы или воплотить самые безумные честолюбивые мечты, отдан во власть беспечному и почти безвредному книжнику. Что случилось бы, попади подобная мощь в руки человека жесткого и целеустремленного, того же Клауса Бретона?
Людвигу не хотелось думать о последствиях, зато в тот же миг его осенила новая чрезвычайно интересная мысль. «Почему я раньше просмотрел такое блестящее решение?»
– Послушайте, Россенхель, а вы смогли бы наделить человека магическими способностями? Или, скажем, вернуть их тому, кто подобные способности потерял?
– Не сомневайтесь, конечно, сумел бы, однако не буду и не хочу. Терпеть не могу колдовство, все волшебники – мошенники. Чем меньше пронырливых магусов, их заунывных заклинаний, рун кривых и безобразных, вонючих снадобий и закопченных тиглей, тем меньше неприятностей, – ответил размякший, но сохранивший прагматизм Адальберт.
На этот раз фон Фирхоф и не подумал спорить с Хронистом, он беспечально поднял сосуд с остатками вина:
– Так выпьем же, мой удивительный друг!
– За что?
– За судьбу, игру и удачу!
Друзья на час, искушенный в интригах шпион и доверчивый потрясатель устоев, лихо сдвинули кружки, еще не зная, какие беды поджидают их впереди.
Интерлюдия
Император. Империя. Подданные.
В лето 7013 от сотворения мира, в то время как жители Толоссы отстаивали перед имперскими властями собственное право иметь религиозные заблуждения, Великую Империю захватили события иные. События были велики, а, как известно, малым – малое, поэтому пожинать славу могли лица исключительно благородного происхождения.
Эберталь жил весело и не без куртуазности. Столицу окружало каменистое поле, на котором в старые времена дьяволопоклонники отправляли свои ритуалы. Действо это, как говорят, происходило в убогом дощатом сарае, который после суровой, но справедливой расправы с сумрачными колдунами и хорошенькими ведьмочками, был разобран на дрова и щепу благочестивыми жителями предместий.
Летом 7013 года освободившаяся площадка была разгорожена столичным архитектором и приобрела вид и устройство, вполне пригодные для турнира. Трибуны ломились от публики. Здесь была представлена вся палитра красок: небесно-голубые глаза у ангелоподобных красавиц, блестящие черные – у пламенных дам, и зеленые – у ловких грешниц, которые умеют прятать концы в воду.
