сделать это с вашим хладнокровием сумеет далеко не первый встречный. Примите поздравления, вы держитесь очень достойно. Хотите еще что-нибудь спросить?
Я перевел дух, отгоняя вызванные Аналитиком призраки грядущих событий. Кто предупрежден, тот вооружен. Тогда мне, наивному дураку, казалось, что я сумею выкрутиться и обмануть предопределение.
– Наши, то есть мои, теологические представления о посмертии – они… они соответствуют действительности?
– И да, и нет, мой отчаянный друг. Если вы хотите посмертного покоя, то предлагаю вашему вниманию Великую Холодную Пустоту. Она именно такова, какой ее любят представлять атеисты, и способна подарить вечное идеальное забвение.
– Ад, конечно, существует?
– Разумеется! Иначе куда бы мы пристраивали бракованные экземпляры гуманитарных объектов? Их принимает ад, иными словами – Оркус. Если на то пошло, он естественная среда обитания порочных ментальных сущностей.
– Расскажите о Лимбе. Почти все, что я тут видел, плохо тянет на первый круг преисподней.
Аналитик тонко и иронично усмехнулся сухими губами.
– Вы тоже хватаетесь за это заблуждение древних? Полно, молодой человек, Лимб вовсе не внешняя кайма ада, как воображают начитавшиеся Данте студенты-философы. Лимб – это, если хотите, тесный круг посвященных, властители именем Разума, бессмертная стража судьбы, а если выражаться предельно политкорректно, комитет управляющих предопределением. Не могу утверждать, что мы закрытое общество. Даже у вас, молодой человек, есть шанс со временем присоединиться к ним…
От добродушного стариковского хвастовства меня передернуло.
– Вы почти ничего не говорите о самом Мировом Разуме.
– А вы ничего не спрашиваете про рай.
– Рай существует?
– Нет.
В эту минуту меня охватила ненависть. Не то чтобы мне хотелось посмертных райских блаженств – ну их совсем. Блеклая скука ровного покоя не для таких, как я, парней. Но отобрать рай, оставив Оркус – в таком раскладе нет справедливости, и Аналитик представился мне в роли крупье, который обирает простаков в игорном доме судьбы.
– Вы не нуждаетесь в рае, – жестко откликнулся он на мои мысли, и я дрогнул в душе, сообразив, что имею дело с призраком мертвого псионика. – Люди не нуждаются в рае, – продолжал между тем Аналитик, – потому что человечеству дано нечто большее. Дар сенсов и свобода выбора. Этого хватит на то, чтобы создать себе пристойную жизнь на бренной земле. Если вы не способны жить при жизни, то нелепо просить у Разума блаженства после смерти.
– О какой свободе выбора говорите вы, чиновник предопределения?!
Он немедленно повторил мне мои собственные слова, и они глухо и грозно прозвучали под сводами поддельных небес Лимба:
«Драться с судьбой можно в любом случае. Если наверху все уже просчитано и определено и судьбу не отменить, значит, я могу делать все, что захочется, – я свободен». В общем, живите как знаете, Ральф Валентиан, можете свободно выбирать добро или зло, черное или белое, и судьба ответит вам так, как отвечает ваше зеркало. Идите же, я устал.
Пришлось повернуться, покинуть палаццо и побрести прочь. Над портиками, статуями и дворцами висели бледные потусторонние сумерки. Солнца здесь явно не было, скудный свет источало непонятно что…
Когда я очухался, то обнаружил себя на прежнем месте – возле догоревшего костра, круглую истоптанную поляну окружала все та же изгородь сухой кустарниковой колючки. Солнце почти закатилось, и я двинулся домой, чтобы потом не пробираться в темноте через ямы и овраги. В заброшенных меловых карьерах можно запросто переломать себе ноги.
Стоит ли говорить о том, что Аналитик меня не обманул? С тех пор прошли годы, его скотские расчеты подтвердились на все сто. Вот он я, смотрите – человек, который много раз спускался в Лимб и запросто общался с бессмертными управляющими Судьбы. Человек, которому не было равных среди псиоников Конфедерации. Бывший мятежник. Бывший герой восстания сенсов Северо-Востока. Бывший идейный лидер луддитов.
А теперь – калека, развалина, ничто.
Власть требует видимых атрибутов величия, потеряв физическую полноценность, трудно удержаться наверху. Я держался, сколько мог, беда в том, что мне становилось все хуже и хуже.
Сперва ослабели ноги, потом они совершенно отнялись. В самых кончиках пальцев рук поселился скользкий холодок. Иногда холодок осторожно поднимается до локтей. Настанет день, он жадным червячком коснется сердца, и в тот самый пронзительный миг я умру, рухну в ледяные объятия Великой Пустоты или окажусь вечным пленником серо-розовых дворцов Лимба…
Наверное, это глупо, но я очень боюсь смерти. Обидно, когда умирает победитель, но едва ли такой человек будет остро переживать свою мгновенную погибель – он не осознает роковой случайности момента. Хуже, когда ясно видишь близкий конец, и это вовсе не естественное угасание старика и не яркая смерть героя…
Время от времени у меня приключались припадки отчаяния, но я кое-как справлялся с ними, и только доверенная прислуга видела, чего мне это стоило. Псионик в ярости – все равно псионик. Да, кое-кого я сгоряча убил, но это не были близкие клану Валентианов люди. Не верьте сплетникам – я никогда не замахивался на мозги консула, впрочем, Стриж, с его нулевым индексом, неуязвим для наводок, и четкое осознание превосходства посредственности сильно портило мое настроение.
Сдвиги наметились в последние три года. Сначала это были сны. Во сне у меня снова оказывались здоровыми руки и ноги, я брел по размокшей глине сквозь дождь, длинные нити воды падали на землю и извивались, словно щупальца, иногда мне удавалось отстранить их пальцами, и нити мне подчинялись. Очень редко вдалеке маячил призрачный Лимб, но я огибал стороной горную дорогу – мне больше не хотелось видеть Аналитика.
То самое существо появилось через три месяца после первого сна. Я, повинуясь неодолимому зову, ждал возле костра, разведенного в круге дольменов. Охрана и служанки из предосторожности оставили меня, издали долетал неясный отзвук их голосов.
Перемена произошла так молниеносно, что я сам не заметил грани перехода. Только что шуршала трава, пел ветер в стоячих камнях и кружился над холмами ленивый коршун, и вдруг реальность деревенского полудня исчезла.
Свет померк, сжалось открытое пространство, уродливо исказились звуки.
Теперь вокруг мерно гудел голосами просторный полутемный зал. Людские фигуры, неправдоподобные и отчетливые одновременно, то отдалялись, то приближались, занятые своим делом, как мне тогда показалось – зловещей и напряженной, с неясными правилами игрой. В неправдоподобно глянцевом паркете отражались огни, летучие разноцветные брызги света плавали в воздухе, круглые лампы под низким потолком выхватывали у полумрака куски странного зрелища. Я обогнул стол на изогнутых ножках и тронул за плечо склонившегося над грудой фишек человека – он обернулся и заглянул мне в глаза. Раскрашенная маска идеально скрывала лицо, между виском и рельефом личины не оказалось ни малейшего зазора, как будто поддельные пластиковые щеки росли прямо из костей черепа.
Я брезгливо отдернул руку и предпочел оставить монстра в покое. Где-то вдалеке, среди толпы размалеванных рыл мелькнул бледный человеческий профиль. Незнакомец подобрался поближе и устроился напротив меня, выбрав высокий стул без спинки.
Существо неуловимо смахивало на средней руки коммивояжера – разве что постарше, чем обычно бывают эти типы. Оно закинуло ногу на ногу и сверлило меня взглядом, преисполненным поддельной любезности, темные волосы, приглаженные каким-то лаком, казались нарисованными. В этом типе было что-то шутовское, но только смеяться мне не хотелось – ни тогда не хотелось, ни теперь.
«Коммивояжер» тонко улыбнулся и заговорил – у него оказался приятный, бархатный голос, к тому же без чрезмерной назойливости.
– Приятный вечер, Ральф Валентиан.
