ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
НЕТ В МИРЕ ПОКОЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
СИГНАЛЫ С ЗАПАДА
В комнате нет никого.
Косая полоса света падает сбоку сквозь две рамы высоко поднятого над полом окна.
Обстановка странная. Комната большая, а свободного пространства почти нет. В углу — простая железная кровать, покрытая одеялом так, что край его безукоризненно параллелен полу. Рядом высокая, почти до потолка, этажерка, плотно забитая книгами. Дальше целых три стола: один — слесарный, с тисками и инструментами, оставленными в рабочем беспорядке; на другом — химия: пробирки, колбы, реактивы; третий занят коротковолновой установкой. Вся стена над этим столом покрыта «куэсель- карточками» почти из всех стран земного шара.
Все пространство под столами, подоконник, полки на стенах заняты непонятными электроаппаратами, аккумуляторами и всяким радиолюбительским хозяйством. Провода тянутся через комнату, ползут по стенам, выскальзывают наружу через маленькие дырочки в оконных рамах.
Есть таинственные науки — френология, графология, хиромантия, которые будто бы позволяют по форме головы, чертам лица, линиям ладони, почерку узнавать характер человека, его склонности, занятия. Но ничто так не разоблачает человека, как его жилище. Молчаливые предметы подробно рассказывают о своем хозяине, — надо только уметь их понимать. И знают они больше, чем иной раз знает о себе сам хозяин.
Но тут, пожалуй, и Шерлок Холмс встал бы в тупик. Радиолюбитель-коротковолновик — это несомненно, поэтому понятен и слесарный стол. Но химия? А эти «зеленые насаждения» в микроскопических вазончиках на подоконнике и прорастающие семена на фильтровальной бумаге? А миниатюрные клеточки, одна на другой, с какими-то крупными насекомыми? Наконец, книги.
Книги могли запутать больше всего. Коллекция старинных философских трактатов, монографии о маркшейдерском искусстве… и чае, тома Энгельса, Дарвина, новейшие труды биологов и физиков, Гоголь, Шекспир, — кому могла принадлежать такая пестрая библиотека?
Ровно в три часа на столе, который выполнял и роль письменного, задребезжал телефон. Как только звонок прекратился, в ящичке, примыкающем к телефонному аппарату, послышалось едва уловимое гудение: работал механизм, крутились какие-то невидимые колесики. Телефонная трубка вдруг слегка поднялась на своих рогульках, и в ящичке раздался голос:
— Квартира инженера Тунгусова. Кто говорит?
Три секунды молчания. Потом голос произнес:
— С вами говорит автомат. Тунгусова нет дома: он будет в семь часов. Скажите, что ему передать?
Маленькая пауза.
— Хорошо. Это все?
Трубка, щелкнув, легла на свое место.
В холодном вестибюле того же дома ждали три человека с портфелями. Двое уныло курили, не решаясь сесть на пыльный подоконник; третий, высокий, одетый по последней моде, с фальшивыми квадратными плечами, торчащими из-под тяжелого меха воротника, непрестанно и суетливо бегал по вестибюлю.
— Видите ли, — рявкал он резким баритоном, — в таких случаях самое главное — определить, жулик или нет. Политическая задача! И, между нами, тут дело не в научном анализе. Наука — дело канительное, часто спорное. Разные там школы, течения… А жулья развелось среди этих изобретателей, скажу я вам! И жулье не простое: подкованы они в своей области как следует. Даешь ему анализ экспертизы, а он вопит: «Ваши эксперты — профаны! Других давайте, которых я укажу!» Ну и начинается канитель на несколько лет. Нет, нюх надо иметь, нюх! Надо уметь почувствовать жулика. Вот недавно случай с этим… как его… ну вот к вам в институт приходил… «Прибор для изучения солнечной радиации». Я его накрыл замечательно! Назначил демонстрацию в час, прихожу в двенадцать…
— То-то вы, товарищ Таранович, нас привели раньше времени, — догадался один из собеседников. — Это что же, метод у вас такой?
— Метод, дорогой мой, и ценнейший метод! Застать врасплох.
— Однако уже почти семь. Пойдемте, может быть, он уже пришел через тот ход.
Взяв портфели с подоконника, посетители спустились в подвальный этаж, прошли по темному коридору и остановились у комнаты инженера. Таранович нажал кнопку звонка, и снова на двери загорелась табличка: «Буду дома в семь».
В коридоре было тепло, и они решили ждать здесь. Таранович открыл рот, чтобы продолжить свой рассказ, как вдруг за закрытой дверью послышался телефонный звонок и затем голос. Слов разобрать было нельзя.
— Он! — торжествующе прошептал Таранович прислушиваясь. — Его голос. Видите, что значит метод! Уже можно утверждать, что жулик…
В этот момент наверху хлопнула тяжелая входная дверь, послышались быстрые, сбегающие по лестнице шаги, и в коридоре появилась невысокая фигура. Человек подошел к ожидавшим, близоруко всматриваясь в их лица. Это и был инженер Тунгусов.
— А, товарищ Таранович! Чем объяснить столь необычайную точность, такое трогательное внимание к изобретателю? — иронически спросил он, доставая из кармана ключ.
— Простите, точность прежде всего, — ответил тот, быстро обретая дар речи. — Мы условились в семь, и вот пожалуйста… — Таранович вынул часы.
Тунгусов открыл дверь, и все вошли.
— Ну, давайте знакомиться. — Инженер сказал это просто и даже как будто радушно, но совсем другое почувствовали посетители в его словах: «А ну-ка, любезные, предъявите ваши полномочия. Имеете ли вы право отнимать у меня время?»
Таранович представил своих молчаливых спутников.
— Начальник отдела заинтересовался вашим предложением, товарищ Тунгусов, и просил меня привлечь к делу представителей из Наркомата связи и Союза изобретателей. Вот товарищи Казелин и Ованесян, инженеры-слаботочники. Ну, я из главка, как вы знаете.
— Так. Междуведомственная комиссия?..
Всем своим обликом Тунгусов резко отличался от стоявших перед ним людей. Он был проще. Из-под вздернутого вверх козырька старенькой кепки на них глядело широкое, немного скуластое лицо с небольшими зеленоватыми глазами. Потертое, видимо еще студенческое, пальто, которое едва ли можно было застегнуть на все пуговицы, широкие плечи и грудь… Ничто в его внешности не бросалось в глаза, ничего не было примечательного. На улице такие люди проходят, не привлекая внимания, как невидимки.
Зато речь его была особенной. Он говорил медленно, тихо и ровно, почти без интонации, без мимики и жестов. Каждое слово произносил полностью, ничего в нем не комкая и не съедая. Его собеседникам
