какие-нибудь доходы. Сейчас у меня три кандидата. В первую очередь пришлю Вам самого способного из них, доктора Шимона Ясиньского. Это молодой парень из хорошей семьи, трудолюбивый, честный и многообещающий врач. Я уверен, что под Вашей опекой он действительно станет хорошим специалистом. Полугодичный стаж в Вашей клинике будет ему полезен. Через шесть месяцев я пришлю Вам следующего. Я уже разговаривал с деканом, и он, конечно, без всяких возражений согласился засчитать ему практику в Вашей больнице. Вы можете быть уверены, дорогой профессор, что мы помним Вас и не оставим одного без помощи ни на один день. Доктор Ясиньский выезжает послезавтра. Самые сердечные пожелания плодотворной работы.
Искренне Ваш Ф.Юзьвиньский' Люция закончила читать и посмотрела на профессора.
— Как вам это нравится? — спросил Вильчур.
— В принципе… — начала Люция, — в принципе это действительно очень хорошая мысль, но…
— Что но?
— Я не понимаю здесь одного: почему в письме сказано, что не оставят вас одного? Если вы рассказывали там о нашей больнице, наверное, вы вспоминали там и обо мне?
Голос Люции слегка дрогнул. Она предчувствовала, что услышит от Вильчура. Профессор кивнул головой.
— О да! Я не только вспоминал. Вашу жертвенность я вознес до небес, дорогая панна Люция. Я не представляю себе лучшей помощи, чем та, которую вы оказывали мне.
Люция закусила губу.
— Почему вы говорите в прошедшем времени?
Вильчур спокойно ответил:
— Потому, панна Люция, что от этой помощи, к сожалению, я должен буду отказаться.
— Профессор!..
— Ведь мы оба понимаем, панна Люция.
Она нахмурила брови.
— Я этого… не понимаю, — убежденно сказала она. — Не понимаю и никогда не пойму. Если вы были довольны мной, а я убеждена в этом, так почему вы хотите избавиться от меня? Профессор! Как вы можете, даже не согласовав со мной, перечеркнуть все наши совместные планы!
Вильчур улыбнулся, а в его глазах мелькнула грусть.
— Не я перечеркнул их. Их перечеркнула судьба, предназначение. А перечеркнуты они оказались потому, что никогда не имели права на существование.
— Это неправда, — запротестовала она.
— Самая правдивая правда, — профессор покачал головой.
— Значит, я докажу вам это.
— Каким образом?
— Самым простым. Я останусь с вами. Останусь навсегда. Клянусь вам, что ничего иного я не желаю, что была бы глубоко несчастной, если бы вы меня сейчас оттолкнули. Я продумала все свое будущее и вижу его только рядом с вами. Не хочу иного, не могу принять иного. Конечно, если вы хотите, чтобы сюда приезжали молодые врачи на практику, я ничего против не имею, но и я тоже останусь. Останусь вашей помощницей, вашей женой. Иначе быть не может.
На лице Люции появился яркий румянец. Ее руки дрожали…
— Я не знаю, что заставило вас изменить решения, принятые уже давно, — сказала она. — А впрочем, и не хочу знать этого. Вероятно, вы поддались каким-то сомнениям. Но вы ошибаетесь, думая, что сможете так легко отказаться от того, на что я имею право.
Вильчур нежно взял ее за руку.
— Панна Люция, давайте поговорим спокойно.
Она вскочила с места.
— Ах, нет, нет! Здесь не о чем говорить Вы причинили мне боль.
Она хотела отойти, но Вильчур не выпустил ее руки.
— Сядьте, пожалуйста, дорогая панна Люция, и выслушайте меня.
Почти силой он усадил ее снова на стул. Она вся дрожала, а в глазах стояли слезы.
— Я хочу сказать, — говорил он спокойным голосом, — что вы совершаете одну ошибку. В своих расчетах вы абсолютно исключаете мою особу, совершенно не принимаете во внимание, что существую еще и я, что я тоже думаю, чувствую. Вы хотите воспринимать меня как нечто абстрактное, но ведь я же живой человек, очень старый, но все же живой. Почему вы не хотите считаться с тем, что и я имею право голоса?
— Я не понимаю вас. О чем вы?
— Вы хотите остаться. И хотите остаться здесь в качестве моей жены, считая, что я должен быть счастлив. Вы не даете себе отчета в том, что я могу иметь по этому вопросу совершенно противоположное мнение.
— Когда-то… — начала Люция. Вильчур перебил ее:
— Когда-то и я мог так думать, но сегодня у меня иное мнение.
— Почему сегодня? — она смело посмотрела ему в глаза.
— Потому что сегодня я знаю, что вы любите другого.
Губы Люции дрожали. Сердце разрывалось в груди. Однако она справилась с собой и уверенно сказала:
— Я не хочу никого любить, кроме вас и только вас.
Вильчур засмеялся.
— Ах, дорогая панна Люция! Это одна из тех областей, где хотеть не значит мочь, где даже самое большое желание ничуть не поможет. К сожалению, ни один человек не является хозяином своего сердца. Панна Люция, даже тогда, когда вам казалось, что вы любите меня, и тогда я был убежден, что вы неверно оцениваете свои чувства. Я всегда был и буду благодарен вам за ту дружбу, за сердечную привязанность, за безграничную доброту и душевное тепло, которыми вы одаривали меня. Но это была не любовь. Вы сами убедились в этом сейчас, когда полюбили Кольского. Нет-нет, не возражайте. Не нужно это скрывать. Более того, это невозможно скрыть.
Люция покачала головой.
— Это ваши домыслы.
— Нет, панна Люция. Это несомненная правда. А сейчас постарайтесь меня понять, войдите в мое положение. Вопреки своему сердцу, вы хотите остаться со мной. Как вы представляете себе мою роль?.. Вы не считаете, что для меня будет непосильной тяжестью знать, что я оказался преградой на пути к вашему счастью, что вы со мной только потому, что плохо представляете себе чувство долга?.. Ведь у меня не было бы ни дня спокойного, ни ночи. Я чувствовал бы себя обидчиком. Нет, панна Люция, ваше присутствие здесь и ваша жертвенность ничего не принесли бы, кроме зла. И вам, и мне, и
Кольскому. Это было бы просто безумием обрекать на страдание троих ради какого-то принципа, который не имеет никакого смысла. Люция плакала, закрыв лицо руками.
— Я не могу вас оставить, не могу.
— И еще я хочу вам сказать, — продолжал Вильчур, — что такая жертвенность с вашей стороны была бы просто оскорбительной для меня. Это означало бы, что вы считаете меня беспомощным стариком, который уже не в состоянии позаботиться о себе. Ваше желание посвятить свою жизнь мне основано на жалости, но я думаю, вы не считаете, что я заслуживаю только жалости…
— Не считаю, — ответила она, сдерживая рыдания. — Но почему вы всегда жертвуете всем?
Вильчур пожал плечами.
— Здесь о жертвенности с моей стороны не может быть и речи. Я не отказываюсь от вас, милая Люция, прежде всего потому, что вы не были, не являетесь и не можете быть моей собственностью, не можете, потому что не принадлежите сами себе. Ваше сердце уже собственность другого. Дорогая Люция, я не стану скрывать, что мне здесь будет грустно без вас. Конечно, я часто буду грустить и вспоминать вас, но, по крайней мере, мне будет радостно оттого, что я не стал на пути к вашему счастью, что не обидел вас.
Она все еще не могла успокоиться.
