сказала плохого слова, даже не подумала плохо. И вдруг…
Она чувствовала себя так, будто на нее вылили ведро помоев. Убегая, она слышала грубые окрики, смех и свист.
— Боже, Боже… — шептала она дрожащими губами. — Как это страшно, как гадко…
Она старалась взять себя в руки, сдержать рыдания, рвущиеся из груди, и не смогла. Добежав до забора приходского сада, Марыся разрыдалась.
Улочка за огородами почти всегда была пустынной. Однако как раз в это время начальник почты в Радолишках, пан Собек, отправился к садовнику ксендза за клубникой. Увидев плачущую панну Марысю, он вначале удивился, потом расстроился и решил утешить ее.
Он догадался, что может быть причиной ее слез, ведь видел, как молодой Чинский ежедневно навещал ее в магазине.
«Морочил девушке голову, влюбил в себя, а сейчас бросил», — родилась мысль в голове пана Собека.
Он прикоснулся к локтю Марыси и заговорил.
— Не стоит плакать, панна Марыся. От чистого сердца говорю, не стоит. Пройдет время, и рана заживет. Пожалейте свои глазки. Вы достойны в тысячу раз лучшего, чем он. Так пусть он волнуется и переживает. Он оскорбил вас, и Бог его за это покарает. На свете ничто не исчезает, ничто не проходит бесследно. Такой уж закон. Ничто не пропадает. Это как с граблями. Наступишь на зубья, кажется граблям плохо сделал, а тем временем не успеешь оглянуться, как они тебя в лоб… Такой закон. Ну, не надо плакать, панна Марыся…
Ее рыдания и беспомощность своих утешений расстроили его самого. Пан Собек готов был расплакаться сам. Он тихонько касался ее локтей, вздрагивающих от волнения.
— Успокойтесь, панна Марыся, успокойтесь, — говорил он. — Не нужно, не стоит плакать. Обманул вас… обманул. Плохой человек. Совести у него нет.
— Но за что, за что!.. — плакала Марыся. — Не любила я его действительно… никогда… Но ничего плохого я ему не сделала.
Собек задумался.
— О ком вы говорите?
— О нем, о Войдыле…
— О старом? — удивился он.
— Нет, об этом… бывшем семинаристе.
— Зенон?.. А как же он вас обидел?
— Осыпал меня ужасными оскорблениями… При людях! Какой стыд!.. Какой стыд!.. Как я буду теперь в глаза людям смотреть!
Она всплеснула руками.
Собек почувствовал, как кровь прилила к лицу. Пока он думал, что пан Чинский обидел Марысю, то невольно принимал это со смирением, как действие высших сил, которым невозможно противостоять. Однако, узнав, что речь идет о Зеноне, он рассвирепел.
— Что же он вам сказал? — спросил пан Собек, пытаясь успокоиться.
Если бы Марыся не была так расстроена и взволнована, она никогда бы не разоткровенничалась. Будь у нее время подумать, она ни за что не рассказала бы о происшествии пану Собеку, человеку чужому. Но в эти минуты ей так хотелось, чтобы хоть кто-нибудь посочувствовал ей, что она все рассказала срывающимся от волнения голосом.
Слушая ее, Собек успокоился и даже рассмеялся.
— Что же вы на такого дурака обращаете внимание? Что он говорит, что собака лает, — все равно. Незачем волноваться.
— Легко вам так говорить…
— Легко не легко, это — другое дело, а Зенона даже в расчет принимать нельзя. Что он для вас?.. Плюньте и только…
— Если бы так, — она вытерла слезы. — Но ведь люди слышали, сейчас все разнесется по городку. Куда я глаза спрячу?
— Ой, панна Марыся, а зачем же вам глаза прятать? У вас совесть чиста, а это главное.
— Не каждый в это поверит.
— Кто сам чистый, порядочный, тот поверит, а злой и в костеле грязь найдет, но на них не стоит обращать внимание. Вот видите — он показал корзинку — к садовнику иду за клубникой. Не пройдетесь ли со мной? Хорошая клубника, очень крупная и сладкая.
Она улыбнулась.
— Спасибо, я тороплюсь домой… До свидания.
— До свидания, панна Марыся. Волноваться незачем.
Задержавшись на минуту, она сказала:
— Вы так добры ко мне. Я никогда этого не забуду.
Собек махнул рукой.
— Какая там доброта. Не о чем говорить. До свидания.
Напевая под нос мелодию танго, он пошел в сад. Там он насобирал клубники, поторговался, заплатил и вернулся домой. Он очень любил клубнику. Высыпав ее в две глубокие тарелки, истолок в ступке сахар, густо посыпал им ягоды, перемешал и поставил, чтобы пустили сок. Он любил все делать методично.
Тем временем уже вскипела вода для чая. Собек вынул из шкафа хлеб, масло. Это был его субботний ужин, а в качестве десерта ожидала тарелка сочной, ароматной клубники. Вторую тарелку он оставил на завтрашний обед.
Вымыв посуду, он вытер ее, поставил на место, снял со стены свою любимую мандолину и вышел.
Летом в субботние вечера вся молодежь была на улицах, главным образом, на Коровьем бульваре. Пан Собек все время встречал знакомых. С одними останавливался, разговаривал, шутил, с другими только раскланивался издали. Прошел Виленскую, улицу Наполеона, подошел к Трем грушками возвратился. Девушки старались завлечь его в свою компанию: всегда приятно послушать музыку. Он, однако, отказывался и гулял один, время от времени касаясь струн своей мандолины.
Проходя по улице Ошмянской, на крыльце у Лейзера, Собек увидел несколько парней, сидящих за столиками.
— Эй, — позвал один из них, — пан Собек, иди сюда, сыграй что-нибудь.
— Как-то нет желания, — отмахнулся тот.
— Что там желание, — отозвался другой. — Садись с нами, тогда и желание появится.
— А с вами я не сяду, — ответил Собек.
— Почему это?
— Потому что среди вас хам, а с хамами я не связываюсь.
Воцарилось молчание. Потом кто-то еще спросил:
— Кого это ты имеешь в виду, скажи-ка?
— Я не имею его в виду, — спокойно ответил Собек. — Я его презираю. А если интересуетесь, пан Войдыло, о ком говорю, то как раз о вас.
— Обо мне?
— Да, о вас, пан экс-семинарист! Я считаю вас хамом и в одной компании с вами быть не хочу.
— За что это ты человека оскорбляешь, пан Собек?
— Не человека, а быдло. Хуже быдла, подонка и хама.
— Ты что, пьян?!. — спросил Зенон.
— Пьяный?.. Нет, пан Войдыло, я непьющий. Совершенно трезвый. Я, в отличие от пана, в канавах не ночую, на молодых девушек не нападаю. Только пьяная свинья, извините, может невинную и беззащитную девушку на улице осыпать непристойными словами. Вот так.
Он взял несколько тактов вальса из «Осенних вариаций».
— Это он о той Марыське, что у Шкопковой работает, — заметил кто-то.
— Именно о ней, — подтвердил Собек. — О ней, на которую такие подонки, как уважаемый пан
