Профессор говорил с таким трудом, а страдание так выразительно отражалось на его лице, что Зигмунт поспешил согласиться:
— Разумеется, понимаю. Только, видишь ли, на сегодня приглашены гости. Нужно было бы позвонить всем и предупредить, что вечер не состоится… Если позволишь, я займусь этим?..
— Буду тебе крайне признателен…
— Вот и хорошо. Я думаю, что у Михаловой есть список приглашенных, я возьму его. А для тебя сейчас самое лучшее — прилечь в постель… Ну, не буду тебе мешать. До свидания.
Он протянул руку для прощания, но профессор не заметил ее. Зигмунт похлопал его по плечу, задержался еще на минуту у двери и вышел.
Профессор очнулся, когда скрипнула дверь. Он заметил, что все еще сжимает в ладони письмо Беаты. Смяв лист бумаги в маленький шарик, он бросил его в огонь. Вспыхнув красным бутоном, письмо превратилось в пепел. Дрова в камине уже давно превратились в горку красных углей, когда, наконец, профессор встал. Медленным движением он отодвинул кресло и осмотрелся.
— Не могу, не могу здесь больше, — прошептал Вильчур и выбежал в прихожую.
Бронислав вскочил со стула:
— Пан профессор уходит?.. Осеннее пальто или более теплое?
— Все равно.
— На улице прохладно. Я думаю, лучше надеть более теплое, — высказал свое решение слуга и подал пальто.
— Перчатки!
Бронислав выбежал за профессором на крыльцо. Но тот не услышал, так как был уже на улице.
Конец октября в том году был холодный и дождливый. Сильный северный ветер срывал с ветвей деревьев преждевременно пожелтевшие листья. На тротуарах стояла вода. Одинокие прохожие шли с поднятыми воротниками, наклонив голову, чтобы защитить лицо от мелких колючих капель дождя, или двумя руками держали зонтики, защищаясь от резких порывов ветра. Из-под колес редких автомобилей вылетали мутные струи воды. Извозчичьи лошади лениво тащились, а поднятые верхи пролеток, омываясь дождем, тускло поблескивали в свете желтых фонарей.
Доктор Рафал Вильчур машинально застегнул пальто. Он шел по улице, никуда не сворачивая.
«Как она могла так поступить? Как могла?» — уже в который раз мысленно задавал он себе один и тот же вопрос.
Неужели она не понимала, что отнимает у него все, что лишает его смысла и цели существования? И почему? Только потому, что встретила какого-то человека… Если бы он хоть знал, если бы был уверен, что этот человек сможет оценить ее, не обидит, даст счастье, которого она достойна. Она написала только его имя: Янек.
Вильчур начал перебирать в памяти близких и далеких знакомых. Нет, ни с одним из них она не могла уехать. Может, это какой-нибудь негодяй, аферист, бродяга, который бросит ее при первой возможности. А может, Беате заморочил голову, обманул ее, сманил лживыми признаниями и клятвами профессиональный соблазнитель? Рассчитывал, вероятно, на деньги. А ведь она не взяла даже своих драгоценностей. Это, вероятно, отъявленный мерзавец. Надо его догнать и, пока еще есть время, предупредить преступление. Необходимо обратиться к властям, в полицию… Объявить розыск, разослать сыщиков…
И что с того, если ее найдут? Она ведь все равно не вернется ко мне. Откровенно же написала, что не любит, что ее мучили и его мнимое превосходство, и богатство, и слава… и, наверное, его любовь. Она была такой деликатной, что никогда об этом не говорила прямо… По какому же праву он осуждает ее, решает чужую судьбу?.. А если она согласна на любые тяготы с тем другим?.. Какие аргументы можно найти, желая убедить женщину вернуться к нелюбимому мужу, к мужу, которого она… ненавидела? Не слишком ли поспешно он причислил того человека к отбросам общества, представив этаким мерзавцем?. Беата не могла уйти с таким мужчиной. Ей всегда нравились идеалисты, мечтатели… Даже Мариоле она часами читала стихи, которые семилетний ребенок не мог понять. Она читала для себя.
Мужчина, с которым она ушла, должен быть молодым, непрактичным, бедным. Но как, когда она с ним познакомилась? Почему никогда, ни единым словом, не обмолвилась о нем?.. И внезапно сбежала, поступила так неосмотрительно и жестоко. Бросила человека, который был готов на все… как пес, как раб…
Согрешил ли он перед ней, перед своей любовью? Никогда! Даже в мыслях! Она была первой женщиной, которую профессор полюбил. Произошло это почти десять лет тому назад. Он так отчетливо все помнил. Познакомились они случайно. И он до сегодняшнего дня утром и вечером, каждый час, каждую минуту благословлял тот случай. Тогда Вильчур был еще доцентом и проводил собственные опыты. Ее дедушка попал на улице под колеса грузовой машины. Сложнейший перелом обеих ног. Вильчуру, оказавшему первую помощь, пришлось взять на себя труд сообщить о несчастье его внучке. Дверь маленькой квартирки в старом городе тогда открыла ему Беата.
А через несколько месяцев уже состоялась их помолвка. Беате едва исполнилось семнадцать лет. Она была хрупкой, бледной девушкой и носила дешевые заштопанные платья. В доме царила бедность. Родители Беаты во время войны потеряли все свое состояние. До несчастного случая старик содержал свою жену и внучку, давая уроки иностранных языков. Бабушка часами рассказывала внучке и ее жениху о былом величии рода Гонтыньских, о дворцах, балах, охоте, о табунах лошадей, драгоценностях, о нарядах, которые привозились из Парижа… В задумчивых глазах Беаты отражалось сожаление об утраченном прошлом, которое, казалось, уже не вернется никогда.
В такие минуты он сжимал ее худенькую ручку и говорил:
Я все тебе дам. Вот увидишь, Беата! И драгоценности, и наряды из Парижа, и балы, и слуг! Все тебе дам!
А у самого тогда, кроме двух чемоданов в одной комнатушке, шкафа со специальной литературой и скромного оклада доцента, ничего не было.
Но зато у него была стальная воля, твердая вера и горячее желание выполнить данные Беате обещания. Большие знания, врожденный талант, сильный характер и упорный труд сделали свое дело. Счастье сопутствовало ему. Росла слава, росли доходы. В тридцать семь лет он получил кафедру, а через несколько месяцев еще большее счастье пришло в их дом: Беата родила девочку.
В честь покойной прабабки Гонтыньской назвали ее Мария Иоланта, уменьшительно — Мариола.
Воспоминание о дочери новой болью сжало сердце профессора Вильчура. Не однажды он задумывался над тем, кого из них он больше любит… Когда девочка начала говорить, одним из первых ее слов было: «тапу-ля…»
Так и осталось с годами. Она всегда его называла «тапулей». Когда в два года девочка заболела и перенесла тяжелую скарлатину, он дал себе слово, что с этого момента всех бедных детей будет лечить бесплатно. В его второй больнице, где всегда не хватало мест, несколько палат занимали дети — бесплатные пациенты. Все это делалось ради нее, для ее благополучия и здоровья.
А сейчас ее отняли у него.
Это было бесчеловечно и жестоко.
— Ты должна отдать ее мне! Должна! — произнес профессор, сжимая кулаки.
Прохожие оглядывались, но он не замечал ничего.
— За мной право! Ты бросила меня, но я заставлю тебя вернуть мне Мариолу. Право за мной. И моральное право за мной тоже. И ты сама это должна признать, ты подлая, подлая! Подлая… Низкая, неужели не понимаешь, что совершила преступление! Какое преступление может быть более тяжким?.. Какое, скажи сама!.. Тебе были омерзительны деньги и все остальное. Хорошо, но чего тебе не хватало? Не любви же, потому что никто не сможет тебя любить так, как я! Никто! Во всем мире!
Профессор споткнулся и едва не упал. Он шел немощеной улицей, утопавшей в грязи. То тут, то там были уложены большие камни, по которым жители этого района пытались добраться домой, не промочив ног. В окнах уже нигде не было света. Редкие газовые фонари едва освещали темную узкую улочку. Вправо вела более густо застроенная улица. Вильчур повернул туда и пошел медленнее.
Он не чувствовал усталости, но ноги стали тяжелыми, невыносимо тяжелыми. Он, должно быть, промок насквозь, так как чувствовал, что под порывами злого осеннего ветра его начинает знобить.
