Абиссинии снова взвились знамена Италии, корабли ее когда-то могучего флота снова появились в Маре- Нострум, а албанские гвардейцы в белых мундирах маршируют под звуки оркестра по улицам Рима, чтобы занять свои посты в королевском дворце. А одинокий человек на трибуне продолжал вспоминать об обручальных кольцах, которые итальянские матери и жены по призыву королевы Елены пожертвовали в пользу армии, огромную империю, которую выковали фашизм и его армия для блага перенаселенной родины, маршалов и адмиралов, которые своими золотыми позументами и медалями обязаны ему, Муссолини. Снова и снова звучало слово «предательство». Кто только не предавал его самого и фашизм! Только от людей, собравшихся вокруг платформы, – и здесь спокойный голос дуче взлетел вверх на почти невоспринимаемый уровень, – только от них он не ждет измены!
– Чего я прошу у вас, заслуженные офицеры и солдаты новой армии? Только благодарности – достаточной благодарности, чтобы исполнить долг перед родиной, которая после того, что произошло с сентября 1943 года, может быть названа только Итальянской социальной республикой. Я хорошо осознаю, что многие, если не большинство из вас, беспрекословно выполнили бы приказ, если бы главными в нем были слова: «С тобой, Бенито Муссолини, – да! С тобой, фашизм былых времен, – нет!» Офицеры и солдаты Италии, после сказанного мной сможете ли вы отделить Бенито Муссолини от его прошлого, от создания империи, от завоевания Абиссинии и Албании?
Они не могли. Они радостно кричали, обнимались со слезами на глазах и подбрасывали вверх свои фуражки: они только что услышали голос своей родной земли, своей родины. Свергнутый диктатор, которого вернули к жизни Гитлер и десантники Скорцени, встретил свой последний триумф с бесстрастным лицом, а немецкие инструкторы тупо пялились на этот совсем не военный переполох в зале и бормотали про себя: «Ох уж эти итальяшки!»
Наконец гвалт утих, и человек, который вызвал его, вместе со своей итало-немецкой свитой сел в специальный поезд, где Муссолини снова смог посвятить себя Платону. Мы все были уверены, что описанная выше сцена окажет огромное влияние на беседу, которую он собирался повести со своим товарищем по несчастью, Адольфом Гитлером, в «Волчьем логове» на следующий день, 20 июля. Но вышло так, что судьба рассудила иначе.
День с утра выдался влажным и душным. Ничто не радовало участников поездки, которая постоянно прерывалась воздушными тревогами. Все вздохнули с облегчением только во время одной из вынужденных остановок, когда Муссолини вышел из вагона, чтобы размять ноги. В эту минуту из леса появилась группа детей, словно сошедшая со страниц сказок братьев Гримм. Они угостили дуче свежей ежевикой, пугливо посматривая на него, будто он был Волком из сказки о Красной Шапочке. После этого мы продолжили наше путешествие на восток.
Муссолини послал за мной – возможно, потому, что был уже сыт по горло Платоном. Он хотел, чтобы я помог ему оживить события прошлого – события своего последнего визита в «Волчье логово» в конце августа 1941 года, когда он был еще славным фашистским дуче, ось была на пороге победы над Советской Россией и, как тогда казалось, над всем западным миром. Он заговорил о своем полете в только что захваченную Умань, о том, какую восторженную встречу устроили ему на украинской дороге, вдоль которой росли подсолнухи, первые итальянские соединения, посланные сюда по его воле. Однако он не сказал, что случилось с его итальянской Великой армией. Понимал ли он, что большая часть этих солдат замерзла или умерла с голоду на заснеженных равнинах России или в виде живых скелетов была отправлена в Сибирь?
Этого я не знаю, но его вновь возникший интерес к Платону и философии не исцелил его от приступов военных амбиций. Он подготовил повестку дня своей будущей конференции. Главным пунктом обсуждения должно было стать активное участие его армии в боях в Северной Италии наравне с войсками Кессельринга. Он был как раз на середине своей военной игры, когда в дверях показался барон Дёрнберг, сопровождавший делегацию в качестве шефа протокола Риббентропа. Он выглядел озабоченным и извинился за то, что предстоит еще одна задержка. Никаких объяснений дано не было, и мы почти час простояли на открытом участке пути, неподалеку от Гёрлица, маленькой станции, обслуживавшей штаб- квартиру фюрера, прежде чем поезд тронулся снова. Муссолини пытался получить какую-нибудь информацию от своего посла в Берлине, а я надеялся вытрясти хоть что-нибудь из барона Дёрнберга, но он с виноватым видом лишь мотал своей рыжей бородой.
Наконец поезд медленно въехал в Гёрлиц. Не было больше ни роскошных красных ковров, ни знамен, ни венков, ни военных оркестров, которыми встречали нас раньше. Единственными атрибутами этого мрачного приема были серо-синее небо и редкие капельки дождя на скорбно шелестящих лапах елей и сосен.
Фюрер Великого германского рейха стоял на платформе, а позади него, как в былые времена, стояли его паладины. Он был одет в длинную накидку, а фуражка была низко надвинута на лицо. Это все, что я увидел, выскочив из поезда и пристроившись рядом с фюрером, прежде чем гость с берегов озера Гарда вышел из своего вагона. Это было частью моих обязанностей как переводчика, и я всегда успокаивал себя мыслью о том, что если дела на войне пойдут совсем плохо, то я, может быть, смогу найти себе работу на железной дороге.
Через мгновение мы оказались лицом к лицу с Муссолини.
– Дуче, несколько часов назад я пережил величайшую удачу в моей жизни!
Гитлер протянул Муссолини левую руку, и я увидел, что его правая рука была на перевязи.
Было около 15.30.
Вскоре мы узнали, в чем заключалась удача Гитлера. Он вкратце рассказал нам, как, оказавшись на волосок от смерти, он сумел уцелеть во время покушения на его жизнь в 12.50 того дня. Муссолини пожал руки Герингу, Риббентропу, Борману и, разумеется, Генриху Гиммлеру, который дергался от возбуждения. Гиммлер вскоре отбыл вместе с Гитлером и Борманом в короткую поездку от станции до «Волчьего логова», а Муссолини пришлось довольствоваться обществом Геринга, министра иностранных дел Маццолини и посла Анфузо вкупе с Риббентропом и старым маршалом Грациани с его коллегой Кейтелем. Вскоре мы уже стояли перед руинами так называемой «чайной», где проходило дневное совещание. Это была комната размерами примерно пять на четырнадцать метров. В центре стоял стол с картами, достаточно длинный, чтобы вокруг него могли разместиться бок о бок пять человек. Вся эта комната представляла собой картину полного хаоса и опустошения.
Оба диктатора присели – один на перевернутый ящик, другой – на шаткое кресло, и я подумал, что они напоминают сейчас героев шекспировской трагедии. Человек, только что обманувший смерть, произносил монолог, а Муссолини вращал глазами, как мог делать только он. Как выяснилось, фюрера спасло Божественное провидение. Было заявлено, что чудесное спасение фюрера подвигнуло бы Вагнера на создание новой версии «Зигфрида», а поскольку теперь всем стало ясно, что фюрер был любимец богов, то совместная победа обеих стран будет обеспечена. Страшный хаос, окружавший нас, запах смерти и разрушения, а также вид человека, который чудом избежал ее, оставшись практически невредимым, – разве это не было подтверждением чуда? Муссолини был гостем и истинным сыном юга, с его чисто латинской верой в приметы и знамения, поэтому его не надо было убеждать в этом.
Я хорошо помню, что был поражен не меньше Муссолини, и любой, кто будет говорить, что на него чудесное спасение Гитлера не произвело никакого впечатления, скорее всего, лжец или дурак. Один из двух властелинов мира – повелитель света или тьмы – несколько часов назад наверняка вмешался в ход мировой истории. Не берусь утверждать, был ли это дьявол или Всемогущий Господь, и, к счастью, никто меня к этому не призывал.
Мне пришлось долго переводить после того, как Гитлер закончил свой рассказ о взрыве. Оставшуюся часть дня посвятили переговорам и обсуждению насущных проблем. Риббентроп совещался с дипломатическими советниками Муссолини, графом Маццолини и Филиппо Анфузо, а маршал Грациани держал военный совет с Кейтелем и Йодлем.
Ничего нового, скорее всего, не придумали. Гитлер, который произнес еще один монолог о политическом и военном положении, высказался за грубую и безжалостную интенсификацию военных действий ради окончательной победы. Он также несколько раз намекнул на секретное оружие, одной из задач которого было полное уничтожение Лондона. Бенито Муссолини нарисовал мрачную картину партизанских налетов и гражданской войны на юге и оживился только при упоминании о своей новой армии, две дивизии которой он хотел немедленно отправить в бой. Он передал своему другу меморандум на
