скрылся. — Он производит впечатление порядочного человека, а впрочем… Глупости, не может быть!.. Проанализируй каждый свой шаг с того момента, как ты вышел из гостиницы».
Шофёр вернулся очень быстро. К этому времени Фред немного успокоился.
— Спасибо за сигареты и особенно за конверт, весело бросил он. — Сейчас надпишу и брошу в почтовый ящик. Жена у меня прекрасная женщина, но у неё один недостаток: ревнива. Стоит мне не написать, и она воображает бог знает что.
— Не один вы, сеньор, страдаете от этого… Мне пятьдесят, на Аполлона, как видите, я не похож, а моя Мануэла… — Смущённо улыбнувшись, таксист махнул рукой и снова взялся за руль.
Опустив письмо в ближайший почтовый ящик, Фред совершенно успокоился и целиком мог отдаться мыслям о разговоре с Гарри, так его встревожившем.
С какой целью Браун затеял эту беседу? Провокация? Вряд ли. На такой примитив ни Шлитсен, ни сам Гарри не пошли бы. Первый слишком опытен, второй — тоже не лыком шит. В Мадриде он чувствует себя уверенно, значит, посылали его сюда не раз… В голосе Брауна звучали нотки неподдельной искренности — ухо опытного разведчика мигом улавливает малейшую фальшь. Похоже, что внезапная откровенность Гарри вызвана какими-то действительно искренними переживаниями. Именно эти переживания плюс лёгкое опьянение и стали причиной того, что он забыл об осторожности. Какие же чувства могли так овладеть Гарри, что тот решился на откровенность?
В памяти всплыл лагерь военнопленных и страсти, там бушевавшие. В сущности, не страсти, а одна страсть, охватившая всех офицеров: достать денег, любой ценой раздобыть денег! Чтобы бежать, укрыться в безопасном месте, незаметно пересидеть несколько горячих послевоенных лет подальше от мест, где каждый столб, каждая ветка на дереве, кажцый камешек напоминает о миллионах безвинно замученных, расстрелянных, сожжённых. В лихорадочной погоне за деньгами офицеры пускались во все тяжкие. Продать семейную реликвию, пронесённую сквозь все годы войны, обыграть вчерашнего однополчанина в карты, заключить выгодное пари, занять у какого-нибудь простачка, а потом не отдать долг — все годилось, лишь бы давало прибыль… Очевидно, это же непреодолимое стремление обеспечить себе будущее руководило и Гарри Брауном. Перспектива разбогатеть, присвоив посылку с документами и ценностями, лишила его здравого смысла, заставила искать сообщника… Понятно, без помощи Фреда Гарри ничего сделать не может… Если, конечно, не отважится вообще убрать его с дороги.
— Вот и королевский дворец, — прервал шофёр раздумья Фреда. — Остановить?
— На несколько минут. Мне хотелось бы осмотреть памятник Филиппу четвёртому. Говорят, он производит ошеломляющее впечатление.
— Туристам очень нравится.
— А вам?
— Видите ли, сеньор, я в скульптурах разбираюсь плохо. Возможно, он в самом деле очень хорош — не скажу, слишком мы к нему пригляделись. Но меня всякий раз поражает другое: руки человека, способные создать такое чудо. Просто невероятно, на чём держится скакун, на котором восседает всадник. Сейчас увидите сами.
В сопровождении шофёра Фред подошёл к памятнику. Вздыбившийся конь и впрямь опирался на пьедестал лишь задними копытами. Казалось, вся грандиозная, почти шестиметровая бронзовая скульптура висит в воздухе.
Фред обошёл памятник, рассматривая его в различных ракурсах.
— Согласен с вами: невероятно! И подумать только: такой величественный памятник поставлен одному из самых ничтожных королей, который привёл Испанию к политическому и экономическому упадку! Я не оскорбляю ваши национальные чувства?
— Вы ничего плохого не сказали об испанском народе, надеюсь, и не подумали… А короли? Если на минуту оживить каждую из этих скульптур и спросить, сколько они вместе с инквизицией замучили людей, откуда у них роскошные дворцы и необозримые земельные владения… Боюсь, сеньор, небесный свод рухнул бы в тот же миг, а земля разверзлась бы у них под ногами. Когда я проезжаю по площади, где происходили аутодафе, мне кажется, что до сих пор каждый камень там взывает к небу…
— Странно совпадают человеческие мысли: я только что тоже подумал об инквизиции. До мельчайших подробностей вспомнил картину одного художника… Зичи, кажется, которую однажды наш преподаватель истории принёс на урок. Пять «еретиков», приговорённых инквизицией к сожжению. Подножье столба, к которому привязаны осуждённые, уже лижут языки пламени. В густом дыму, который стелется по низу и медленно поднимается, гибнут в корчах трое приговорённых. Словно карающий меч, навис над ними чёрный крест… Но, помнится, меня потрясли не эти ужасающие подробности, а фигура и лицо девушки в центре группы. Вся в белом, она высоко простёрла руки к небу, но и в поднятых руках, и в выражении лица были не отчаяние, не мольба о спасении, а гордый вызов небесному судье. Этот образ так глубоко запал в мою детскую душу, что девушка даже снится мне иногда… Возможно, я чувствовал, что встречу похожую. Да, они были очень похожи, даже лицами… Её тоже уничтожили изуверы-фанатики, бросив под колёса грузовика.
Фред замолчал. Признание вырвалось невольно счишком уж свежо было воспоминание о гибели Моники. На миг открыв сердце, он почувствовал жгучий стыд.
Но шофёр понял настроение странного ночного пассажира — бывает с человеком, когда на него нахлынут воспоминания. В такие минуты надо молча слушать, расспрашивать нельзя.
— Простите, сеньор, своей болтливостью я навеваю на вас тоску. Нам лучше уехать отсюда. Туда, где много людей. Как видно, я плохой собеседник.
— Наоборот, само провидение послало вас мне сегодня. В чужом городе чувствуешь себя так одиноко. И далеко не с каждым встречным можно так свободно перекинуться словом. Кстати, как вас зовут?
— Хуан Лопес, сеньор! Мне тоже сегодня повезло: очень редко попадается пассажир, который считает тебя человеком и удостаивает разговора.
— Тогда надо закрепить знакомство. Давайте посидим где-нибудь в кафе? Я проголодался, да и вы, верно, не откажетесь немного подкрепиться… Договорились?
Хуан Лопес критически оглядел себя.
— Я в рабочем костюме, сеньор. В более или менее приличное кафе меня не пустят. Да и чувствовать я себя буду неловко среди шикарной публики.
— А вы выберете место, где на нас не обратят внимания.
— Вас не испугает, если там будет полно народу? Да и публика не респектабельная.
— Наоборот, это меня развлечёт.
— Тогда поехали!
Как всегда, воспоминание о Монике нелегко было прогнать. Закроешь глаза — и она уже сидит рядом в белом платье, которое ей так шло. Каким бы восторгом сияли её глаза, если бы они вместе отправились путешествовать! Он бы сделал все, чтобы печаль ни разу не заволокла её взор. Нет, нет, это не так! Моника не из тех, кто ограничивал свои стремления личным счастьем, они бы вместе прошли по тем местам, где в ожесточённых боях сложили головы бойцы за лучшее будущее Испании. Он повёл бы Монику на площадь, где «святая инквизиция» живьём сожгла тридцать пять тысяч человек из полумиллиона замученных ею, чтобы девушка поняла, как глубоки корни современного фашизма. Теперь фашисты не из религиозных, а из расовых предрассудков обновили методы аутодафе и сожгли уже не десятки тысяч, а миллионы людей. И неизвестно ещё, какие костры они собираются разжечь в будущем.
— Приехали, сеньор!
Машина остановилась. Хуан ловко открыл дверцу, подождал, пока Фред выйдет, и, пропуская его вперёд, вслед за ним направился к бару.
В большом круглом зале, куда они вошли, было многолюдно и шумно. Бочки с олеандрами, пальмами и ещё какими-то вьющимися растениями, отделяющими столик от столика, создавали впечатление ещё большей тесноты, зато служили надёжным укрытием для тех, кто искал укромного уголка для интимной беседы. Заметив свободный столик, Хуан быстро направился к нему.
— Простите, что так поспешил. Боялся, кто-нибудь захватит свободные места. Здесь нам будет удобно.
Заказав закуску для нового знакомого и кофе для себя, Фред, как обычно, внимательно оглядел все
