— Придем завтра, — стал было возражать Нелей, но Аристотель остановил его и сказал:
— Послушаем.
Они не сразу уловили суть спора, хотя и подошли вплотную к говорящим, сидевшим и лежавшим на каменных скамьях.
— Все соответствует разумному — и это истина, — заговорил тот, что сидел спиной к Аристотелю, — широкоплечий и, судя по всему, высокий афинянин. — И с этим, кажется, все согласились. И вот, следуя этой истине, как можно говорить о шести лапках? Допустим, что лапок шесть, тогда надо утверждать, что с каждой стороны по три. Так?
— Так, — ответили ему несколько голосов.
— И вот что получится, если это так: муха должна с каждой стороны всякий раз, чтоб не упасть на бок, опираться на две лапки. Не станете же вы утверждать, что она будет опираться только на одну лапку?
— Не станем, — согласились другие.
— Значит, — голос философа зазвучал с особой торжественностью, — значит, она опирается одновременно на две лапки с каждой стороны. И стало быть… Следите за моей мыслью! И стало быть, она опирается одновременно либо на первую и последнюю, либо на первую и среднюю, либо на последнюю и среднюю. Обратите внимание: средняя лапка работала дважды. Дважды! Тогда как первая и последняя — только по одному разу. Это неразумно, потому что средняя лапка быстро устанет! Если это будет не средняя, то либо первая, либо последняя.
— О чем они? — шепотом спросил у Аристотеля Нелей.
— Помолчи, — попросил Аристотель.
— И вот вывод! У мухи не шесть лапок, как здесь говорил Гиппа?рх, а восемь. Восемь! Не по три с каждой стороны, а по четыре! И тогда муха опирается поочередно на пару лапок с каждой стороны!
Присутствующие зашумели, одни — поддерживая говорящего философа, другие — возражая ему.
— А мне кажется, что у мухи все-таки шесть лап, — сказал Нелей, трогая Аристотеля за локоть. — Жаль, что уже темно: можно было бы поймать муху и сосчитать…
— Разум дан человеку для того, чтобы кратчайшим путем достигать истины, не занимаясь пустяками, — ответил Аристотель. — Глупец станет отрывать мухе лапки, чтобы сосчитать их, мудрец лишь силою разума и мгновение ока найдет истинное число…
Они остались бы еще, но философы прекратили спор сразу же, как только кто-то из них объявил:
— Диафо?нт уже давно ждет нас у Трифе?ры! У прекрасной Триферы! Самый щедрый из всех Диафонтов!
Все вскочили с мест и шумною толпою углубились в темноту ближайшей улицы.
— Трифера — самая дорогая флейтистка, — объяснил Пикапор. — Она сто?ит две драхмы. Там всегда подают хиосское вино, — вздохнул Никанор. — Каждый день астиномы[17] бросают жребий, чтобы определить, с кем из богатых афинян будет прекрасная Трифера.
— Нельзя ли и нам пойти к ней? — спросил Аристотель. — Я уплачу за вино и за пищу, которые принесут к ней твои рабы, Никанор.
— Господин, — испугался Нелей. — Что ты говоришь, господин? В нашей Стагире, где каждый знает каждого, не любят параситов[18]. Здесь же, где тебя никто не знает…
— Это не так, — возразил Никанор. — Среди тех, кто сейчас отправился к Трифере, мой юный друг Эсхи?н. И если я могу пойти к Трифере по праву друга Эсхина, то Аристотель может пойти к ней по праву моего друга. И значит, никто не назовет его параситом.
— Тогда к Трифере! — обрадовался Аристотель.
— Да, — сказал Никанор, — но сначала домой, чтобы отдать распоряжение рабам, которые пойдут с нами, мой юный друг. И деньги твои, конечно, не при тебе…
— Аримнеста, если помнишь, наставляя тебя, говорила, чтобы ты не ходил на пиры к гетерам, — напомнил Аристотелю Нелей. — И если ты прокутишь деньги, как мы будем жить, господин?
— Успокойся, — сказал Аристотель. — Забудь обо всем, что говорила тебе Аримнеста. Теперь ты должен делать только то, что говорю я! — повысил он голос.
— Да, — склонил голову опечаленный Нелей. — Конечно.
Пир у флейтистки Триферы, устроенный для друзей Диафонтом, еще не начался, когда Аристотель и Никанор, сопровождаемые рабами, несшими амфору вина и корзину с фруктами, постучалась у ворот ее дома, над которыми были зажжены факелы.
Никанор — проксен македонский с другом Аристотелем из Стагиры, — представился Никанор, когда появились рабы-привратники. — Приглашены Эсхином, другом Диафонта.
Их тут же пропустили во двор, освещенный кострами, разложенными под треножниками, на которых стояли, извергая ароматы, котлы и жаровни. Под навесами, справа и слева, у кухонных столов толпились, стуча ножами и гремя посудой, повара, Аристотель успел увидеть на одном из столов тушу огромного кабана, другие были завалены фруктами, овощами. У входа в дом стояли, прислоненные к стенам, амфоры. Девушки у алтаря Зевса Геркейского плели венки для гостей — из фиалок, сельдерея, мирта и плюща.
Рабы остались во дворе. Никанор и Аристотель вошли в дом, дверь которого была завешена пологом из карфагенской ткани, расшитой зелеными, желтыми и красными узорами.
У Аристотеля захватило дух от густого запаха ароматных масел и духов, наполнявшего зал для пиршеств. Запах исходил не только от гостей, но и от стен, от пола, — все было пропитано им, все дышало им, одурманивая и пьяня.
Лампионы[19] на высоких подставках стояли вдоль стен, язычки пламени колебались, когда мимо них проходили люди, и от этого, казалось, качались не только тени, но и весь дом — стены, потолок, пол.
Никанор и Аристотель сняли у порога обувь, и раб-распорядитель указал им, куда пройти, чтобы вымыть ноги.
Они оказались в умывальне не одни: еще трое гостей сидели на скамьях, подняв до колен плащи, и молодые рабыни мыли им теплой водой ноги, черпая ее из медного котла, который только что внесли. Двоих из гостей Никанор узнал: это были Андротион — ученик Исократа и Эсхин — друг Андротиона и Никанора.
— Хайрэ! — приветствовал их Никанор. — Хайрэ, Андротион! Хайрэ, Эсхин! Я привел Аристотеля, стагирита, друга детских лет Филиппа Македонского!
— Хайрэ! — приветствовали их Андротион и Эсхин.
Никанор и Аристотель уселись рядом с ними на скамью, и рабыни Триферы, постелив возле них на пол соломенные коврики, принялись мыть им ноги.
— Как Филипп? — спросил Аристотеля Андротион. — Давно ли ты видел его?
— Давно. Он по-прежнему в руках фиванцев, но, говорят, полон сил и надежд. Он вернет себе македонский престол…
— Да! — воскликнул Андротион. — Афины должны помочь Филиппу! Мы все здесь надеемся, что он объединит всех эллинов и отомстит персам за наши страдания и позор. Иония гибнет под властью проклятых варваров, а Афины погрязли в роскоши и разврате. Мы уже мало в чем уступаем жителям Сибариса[20]. Мы поможем Филиппу!
Между Андротионом и Аристотелем сидел проксен, но Аристотелю не приходилось наклоняться вперед, чтобы видеть лицо Андротиона. Оратор Андротион был выше проксена на голову. Черноглазый, горбоносый и худой, он казался существом иного рода, чем круглоголовый коротышка Никанор. Тонкие губы его брезгливо изламывались всякий раз, когда он начинал говорить о пороках афинян. Эсхин же, друг Андротиона, смотрел на него с суровой решимостью защитить перед любым и в любой момент все сказанное им и бросал на Аристотеля испытующие и предупреждающие взгляды.
Между тем рабыни Триферы сделали свое дело и теперь стояли поодаль в ожидании новых гостей.
— Что же ты молчишь? — спросил Аристотеля Андротион. — Согласен ли ты со мной? И правда ли, что ты друг Филиппа?
