Его платье пахло лавандой, с каждым вдохом Николь ощущала ее аромат. Она выгибала шею назад, сопротивляясь сильной мужской руке, но Гиллиам крепко схватил девушку за затылок и притянул ее голову к своей груди. Уткнувшись лицом в изгиб его шеи, Николь почувствовала подбородком биение мощного пульса.
– Любимая, я погиб, – громкий насмешливый голос разнесся по двору. – Неужели мои ласки не радуют тебя, и ты ищешь другого, кто занял бы мое место? – Он остановился на секунду, ожидая, когда простолюдины, собравшиеся во дворе церкви, догадаются, какую игру он затеял. – Как мне убедить ее, что она ошибается? – спросил он, обращаясь к толпе тоном человека, сбитого с толку.
Зеваки не заставили себя долго ждать, немедленно откликнувшись веселыми криками:
– Поцеловать! Поцеловать! Поцеловать!
– Господин аббат, – запротестовал Хью. – Он оскорбляет ту, что принадлежит мне.
– Немедленно отпусти ее! – взвизгнул аббат, взбираясь по лестнице.
Николь услышала тяжелое гневное дыхание маленького монаха. Она ждала, что Гиллиам отпустит ее, но он по-прежнему не разжимал объятий.
– Должен ли я ее отпустить? – крикнул он в толпу.
Мощное “нет” простолюдинов, казалось, покачнуло паперть, на которой они стояли. Люди вопили, топали ногами, бушевали, требуя решить спор в свою пользу и не отдавать невесту.
– Святой Иисусе, давай же, пока они не учинили беспорядков, – раздраженно процедил сквозь зубы аббат.
Гиллиам Фицхенри смиренно обратился к толпе.
– Вы думаете, поцелуй поможет? Мне невыносима мысль потерять невесту на пороге брака.
Под ободряющие крики он сжал ладонями голову девушки и заставил ее поднять лицо к нему. Николь напряглась, сопротивляясь изо всех сил. Нет, он не унизит ее вот так, на глазах у стольких людей, она не позволит ему.
Сила пальцев Гиллиама чувствовалась даже через густую массу волос: лицо ее медленно поднималось к нему. Когда кончик носа Николь встретился с его носом, она с ненавистью стиснула губы в тонкую полоску.
Фицхенри улыбался, но дружелюбное выражение лица было лишь маской. Его подбородок напрягся так сильно, что под высокими скулами образовались впадины, а голубые глаза горели опасным огнем.
Николь боролась с внезапно возникшим страхом, презирая себя за слабость.
– Дурак, – прошипела она. – Я не слабая женщина, которую можно запугать.
Едва Николь успела договорить, как он впился губами в ее рот. Толпа радостно завопила.
Губы его были теплые и мягкие. Когда он прикоснулся к ней второй раз, Николь поймала себя на мысли, что ей нисколько не обидно и не оскорбительно это прикосновение, хотя прежде она всегда думала, что будет испытывать именно эти чувства. Более того, она обнаружила, что поцелуй не стал грубым насилием над ней. Он вызывал у нее какое-то внутреннее беспокойство, о возможности которого она и не подозревала.
Гиллиам отнял губы и чуть отодвинулся, почти не отрываясь от ее рта. Руки его крепко обнимали ее, так крепко, что она не могла сопротивляться.
– Малышка, – выдохнул он ей в лицо, – ты чувствуешь, что тебе не вырваться из моих объятий? Если аббат отдаст тебя этому заморышу, ты овдовеешь на следующее утро. Я уж постараюсь. И можешь не сомневаться, к закату я все равно возьму тебя. – И он снова прижался к ней губами.
Николь ничего не могла сделать. Поцелуй становился все глубже, все крепче, а она все ждала: когда же станет больно? Дыхание ее застревало в груди, тело горело огнем. Жар исходил изнутри, вызывая волны странных непонятных чувств. Испуганная до глубины души, Николь застонала.
Фицхенри отпустил ее неожиданно. От удивления Николь попятилась, пальцы запоздало взметнулись к губам, словно желая не допустить поцелуя. Рот припух, она еще ощущала вкус его губ. Девушка вытерла губы тыльной стороной ладони, словно желая стереть следы этих прикосновений.
– Жестокая свинья! – проговорила она дрожащим голосом. – Грязный подлец! Ты мне отвратителен!
Между тем прежний жених наблюдал за ними, медленно улыбаясь. На лице его было написано удивление.
– Интересное сочетание слов. Я полагаю, что имелось в виду нечто иное: грязная свинья и жестокий убийца.
Простолюдины вопили, и смущение буквально сжирало девушку заживо. Она попыталась снова взять себя в руки. Что ж, эту схватку он выиграл, но день еще не кончился.
Она отвернулась от него, все еще не теряя надежды.
Хью стоял рядом с лошадью, сняв шлем и стянув капюшон: миру открылись черные волосы и борода с проседью. Он развязал мешок, свисавший с седла, вынул сложенный пергамент. Это был договор, который они с отцом Николь составили в июне и который девушка наотрез отказалась признать.
– Господин аббат, я привез договор.
– Давайте его, лорд Окслейд, – дружески сказал аббат. – Покажите мне ваш пергамент.
Николь едва не расхохоталась, увидев торжество, написанное на лице маленького монаха. Только это и нужно было им с Хью: убедить аббата, что они обменялись клятвами.
Лорд Рэналф вытянул руку, чтобы помешать Хью подняться по ступенькам.
