— Судя по всему, мой сотрудник столкнулся с чем-то очень важным, если пошел на прямое невыполнение приказа.
— С чем бы ни столкнулся твой сотрудник, но он нарушил присягу, — каким-то казенным тоном произнес Филимонов, мгновенно превратившись в откровенного солдафона.
— Начнем с того, что он уже не в кадрах, — обиженно буркнул генерал, — даже от звания капитана отказался.
— Понимаешь, дружище, не могу тебе всего рассказать, но человек, о котором идет речь, не должен появиться в Москве ни под каким соусом, — медленно, словно подбирая нужные слова, проговорил Филимонов и добавил: — Не должен! Понимаешь меня?
— Я-то понимаю… — протянул Богомолов.
— И что?
— Боюсь, что теперь уже все зависит от того, какое решение примет наш герой.
— А что ты хочешь от меня услышать? «Ладно, Костик, посмотрим?» Так? — Филимонов встал с кресла, не скрыв раздражения, пошел к своему столу, но по дороге то ли забыл, что ему там понадобилось, то ли хотел взять паузу для размышлений, но вернулся и сел. — Ладно, продолжай.
— Что продолжать?
— Ты ведь пришел не только за тем, чтобы поведать мне историю о том, как тебе трудно работать с теми, кто не в кадрах? — с ехидцей спросил он.
— Ты прав, как всегда. Боюсь, что твой заместитель Мамонов может ЕЩЕ дров наломать.
— Еще? Говори, что успел натворить мой зам?
— Узнав о том, что «объект» везут в Москву, он послал две группы, чтобы те все-таки выполнили приказ. Одну — пройти по чеченскому следу, другую — проверить варианты ухода через другие страны. Именно второй группе и удалось их найти. — Богомолов сделал паузу.
— Кто-то пострадал? — догадался хозяин кабинета.
— Вся группа ликвидирована.
— Вроде бы шума нет?
— Болгарские коллеги помогли.
— А что ты от меня хочешь?
— Уверен, Мамонов пойдет на крайние меры даже в Москве.
— Ты просишь, чтобы я остановил его?
— Пойми, Саша, если нашего общего знакомого разозлить, то он и в Москве может устроить сущий ад!
— Не стоит преувеличивать возможности твоего пацана. — Филимонов встал и пожал плечами. — Извини, — показал он на часы.
— Ты, Саша, сам когда-то говорил, что никогда не нужно переоценивать человеческие способности, но трижды будет не прав тот, кто их недооценит.
— Надо же, запомнил! — удивился тот. — К месту ты тогда напомнил эти слова комиссии. Как отлично нам жилось в те годы, — ностальгически вздохнул он, вспомнив защиту своей докторской под длинным названием: «Моральные и физические возможности агента-одиночки в условиях полной изоляции в чужой стране». — Боюсь, Костик, я ничем не смогу тебе помочь… Поверь, это не в моей компетенции. И не спрашивай, в чьей, все равно не скажу.
— Спасибо, что уделил мне внимание, — не скрывая обиды, сказал Богомолов.
— А вот это напрасно. — Филимонов нахмурил лоб. — Я был уверен, что ты-то меня поймешь.
— Здесь-то я понял, — генерал ткнул пальцем себе в лоб, — а вот здесь… — Он приложил ладонь к сердцу и с волнением закончил: — Здесь не понимаю!
— Вот что, друг мой, скажу одно: делай что угодно, как угодно и чем угодно, — прикрою, но «объект» не должен быть официально арестован. Не дол-жен! — по складам повторил он. — Понимаешь?
— Стараюсь.
— Вот и хорошо! Желаю удачи! — Он крепко пожал Богомолову руку и пошел к своему рабочему столу.
Вернувшись к себе в кабинет, Богомолов мучительно искал выход из создавшейся ситуации, но в голову ничего не приходило. Промаявшись почти до конца рабочего дня, на «автопилоте» занимаясь ежедневной текучкой, он отпустил Рокотова домой, а сам опять сел за стол, уперся лбом в ладони и несколько минут сидел неподвижно. Казалось, он заснул. Но именно в эти минуты Богомолов пытался взглянуть на себя со стороны. Его память отчетливо запечатлела горечь в словах Савелия, попенявшего на то, что Богомолов не предупредил. Нет, второго такого случая не будет. Достаточно, что ему впервые пришлось оправдываться перед самим собой. Не предупредить об опасности человека, который тебе верит как самому себе, такое называется точным словом — предательство. А предательство оправдать невозможно ничем.
— Ничем! — резко бросил он вслух, подняв голову.
Он снова стал тем Богомоловым, которым его знали близкие: целеустремленным, решительным, бескомпромиссным. Человеком, который знает не только чего хочет, но и что он может. Он взял трубку и набрал номер.
— Слушаю вас, — отозвался Савелий.
— Привет, «крестник»! — бодро воскликнул Богомолов.
— Добрый вечер, — настороженно ответил Савелий. — Что-то случилось?
— Во-первых, прости меня. — Голос Константина Ивановича чуть дрогнул.
— За что?
— Сам знаешь.
— Я уже давно забыл, а вы все маетесь, — успокоил генерала Савелий.
— Очень точное слово, — вздохнул он, — да, маюсь!
— Я же сказал правду: давно забыл.
— Спасибо. Ты, «крестник», будь поосторожнее, пожалуйста, в пути, мало ли какие колдобины попадутся, особенно в Москве. Едешь себе спокойненько, а тебе как снег в голову — яма. — Эту фразу он продумал и был твердо уверен, что Савелий поймет все, как надо.
— Спасибо за заботу, но я об этом постоянно помню. — Савелий действительно сразу понял, что по их душу высланы люди, которые, судя по тому, что Богомолов рискнул предупредить его, гораздо опаснее других. Он вдруг задумался над фразой «как снег в голову»: случайная оговорка или… Господи, не на снайперов ли намекает Богомолов? — Пусть колдобины, ямы, пусть снег в голову, прорвемся, «крестный»! — весело воскликнул он.
— Буду с нетерпением ждать, когда ты придешь в гости. — В его голосе чувствовалось облегчение: Савелий все понял.
— Постараюсь не задерживаться.
— Счастливо!
— До встречи!
— Живи долго, — напутствовал Богомолов вдогонку, но из трубки уже доносились короткие гудки…
VI. Трудное решение
Семен Краснодарский матом крыл по телефону на чем свет стоит Сашку Косого, в миру Александра Ивановича Косоргина, одного из своих бригадиров. Ему было чуть за тридцать, но образование он имел, как говорится, высшее без среднего. Как и один великий русский писатель, «свои университеты» Косой проходил в тюрьме, куда впервые попал еще по малолетке в шестнадцать лет, выбив одному мужчине глаз лыжной палкой.
С тех пор было еще четыре отсидки, которые, казалось, ничему его не научили. На самом деле Косому до чертиков надоела тюремная романтика, и в последний четырехлетний срок он решительно взялся за книги. Его пристрастие к чтению стало просто запойным: любую свободную минуту он использовал, чтобы опять уткнуться в книгу. Больше всего ему нравились детективы и остросюжетные истории.
После того как его «за примерное поведение» впервые выпустили ранее отмеренного судом срока, Косой решил, что больше никогда не окажется за тюремной стеной. Ему удалось получить работу в сборочном цехе на электротехническом заводе. Он почти совсем отказался от алкоголя, ни с кем из своего бурного прошлого контактов не поддерживал и постарался просто вычеркнуть те годы из своей памяти. Вроде бы судьба
