Одарю тебя трижды (Одеяние Первое)

Широко, могуче раскинув руки, Старый Сантос лежал ничком на тахте. В последнее время он старался не ду­мать о жене и сынишке — страшно, нестерпимо стыла ис­терзанная душа. А при мысли о высоком лощеном каморце обжигало лютое пламя ненависти; лицо погубите­ля маячило перед глазами — с его лживой улыбкой, притворным состраданием, и Старый Сантос неистово мучил его, казнил, придумывая все новые пытки, пока не изнемогал от мести, и снова всплывали перед глазами лица несчастных жены и сына; из сырой земли, из-под холмиков неподалеку, исходила боль, от которой стыла душа, и он снова кидался в испепелявшее пламя мести — стискивал пальцами брошенную рядом с тахтой колоду «Масимо» и душил — темную глубокую окружность выдавили на казнимой колоде железные пальцы, а камо­рец, ошалев от ужаса, посинев, выкатив глаза, обезумев, молил взглядом: «Не надо, не надо!» — но Сантос, по­лыхая жаждой мести, безжалостно ласково шептал: «Надо, Масимо, надо!» — а потом разжигал мысленно сырые дрова, хватал Масимо за шиворот и тащил на кровлю, утыкал его носом в дымоход, с силой пригибал, чтоб задохнулся ненавистный от чада и горького дыма, чтоб давился от кашля, размазывая по лицу слезы и сажу, а Сантос время от времени ослаблял пальцы, и без­звучно вопившая жертва молила глазами, источавшими слезы: «Не надо, не надо!» — но Старый Сантос все на­стойчиво шептал: «Надо, Масимо, надо!» — снова и сно­ва совал его голову в сумрачный дымоход, а в это самое время в Каморе нашего Масимо огорчало одно лишь — бреясь, слегка царапнул холеную щеку и озабоченно рас­сматривал в зеркале пустяковую ранку, прикладывая ват­ку с волшебно целебной мазью, и нежно поглаживал другую щеку — ну как осудить его! — любил себя очень. Но не дали ему залечить царапинку — не везет так не ве­зет! — срочно вызвали к генералу Рамосу в связи с чрезвычайным событием. В приемной командующего истребительным войском он часов пять проторчал вме­сте с другими заслуженными карателями, однако гене­рал-добряк неповинен был в этом, он и сам вместе с другими генералами нервно вышагивал по роскошной приемной полковника Сезара Федерико — то плечом к плечу с ними, то навстречу им; а сам полковник в по­чтительнейшей позе стоял перед грандиссимохалле в его роскошнейшем кабинете, взволнованно ожидая вместе с жавшимся в углу капралом Элиодоро бесценных слов маршала.

— Ты не получал никаких известий, мой полков­ник? — спросил наконец маршал Бетанкур, бледен был очень.

— Когда, гранд...

Но маршал оборвал:

— И ты не получал, мой капрал?

— Нет, грандиссимохалле.

Посреди кабинета стоял длинный сундук. Бетанкур пальцем поманил Элиодоро.

— Лезь, мой капрал. Как постучу по крышке, приот­крой и слушай меня. Живо!

— Слушаюсь, мигом, грандис...

— Лезь, болван, лезь...

Когда крышка опустилась, маршал прошелся и, пере­дернувшись, искоса глянул на полковника Сезара. Вздрогнул и полковник.

— Перебита бригада. Вся.

— Какая бригада... гран...

— Шурина твоего, Наволе.

Полковник, такой речистый всегда, лишился дара ре­чи, сковали два нежданных факта: «Истребили брига­ду!», «Знает, знает о Сузи!» — и глупо ляпнул:

— А вам доподлинно известно, грандиссимохалле?

И хотя тут же прикусил язык и поджался весь, Эд­мондо Бетанкур насмешливо уточнил:

— Что? О тебе и Сузи, полковник?

Сезар опустил голову, промямлил:

— О бригаде, грандис...

— Да.

Великий маршал подошел к шторе, через щелку-гла­зок оглядел двор вдоль и поперек. Медленно отвернулся от окна.

— Перебитые валяются у самой каатинги. Как пола­гаешь, из какого тартара вылезли эти нищие обор­моты?

— Не обошли ли каатингу, гранд...

— Нет. Через скалы им не пройти было, а с другой стороны — обширная пустыня, хотя бы один из двухсот да заметил бы их. К тому же — напали днем, случись это ночью, кто-нибудь сумел бы удрать, спастись. Без­мозглые — в одних подштанниках валяются.

— Могли раздеть, мой марша...

— Нет, не обобрали их, кроме оружия и коней, ниче­го не забрали, но об этом ни слова, не вздумай проговориться.

— Кому я проговорюсь, грандис...

— Вот и хорошо, в объятьях Сузи куда приятнее, чем в руках Кадимы. Согласен?

— Да.

— Так как же удалось им миновать каатингу, а? — Бе­танкур спокойно прошелся по комнате.

— Наверное, перепрыгивали через нее... с шестом, например...

— Не решились бы... К тому же, аскет мой, мой свя­той полковник, никто не пал от пули.

— Чем же их...

— Копьем, мечом.

— Какая дикость, ах...

— И думаю, они были верхами, иначе наши успели б добежать до палатки с оружием, а оснащенная ружьями бригада, тебе следует это знать, без сомнения одолеет толпу, вооруженную копьями и мечами. Разве не так?

— Истина глаголет вашими устами, великий мар­шал.

— А коня, и самого ловкого, не заставишь прыгнуть с шестом, согласен?

Полковник пристыженно уронил голову. Лицо вели­кого маршала выражало презренье, он постучал о крышку сундука — Элиодоро мгновенно высунулся.

— Надеюсь, не слышал нашего разговора?

— Нет... темно было, гранди...

— Скажи, каким образом привел тебя назад тот мерзавец?

Сначала очень долго шли пешком, грандиссимо­халле, дорогу не припомню — завязали мне глаза, потом долго ползли, великий маршал, у них как пить дать есть подземный ход, гранди...

— Хорошо, лезь обратно.

Великий маршал присел на сундуке, размышляя вслух:

— Целую бригаду истребили мне оборванцы... Всего двенадцать лошадей имели, и то наших... Двести олухов не обнаружили хода, через который лошади прошли! Поразительно — двенадцать бродяг истребили на славу обученную бригаду...

Сурово смотрел он на полковника, вжавшего голову в плечи.

— Теперь они заполучили еще двести лошадей, мой достойный и пристойный. Потеря людей меня не огор­чает, как ты понимаешь... Мы подготовим трехтысячный корпус, полковник, и знаешь, что с ними сделаем! Если и раньше на куски изрубить собирались, то теперь...

— Накажем их примерно, грандиссимохалле, — и ос­мелел, разошелся: — Такое придумаю, точно одобрите...

— На кого из генералов возложить?

Полковник уставился в потолок — соображал.

— Думаю, целесообразно — на генерала Хорхе, гранд,..

— Ты прав. А на генерала-добряка? Рамоса — нет?

Замялся мишурно-блестящий полковник:

— По-моему... нет... Карательное войско все же... всегда надо держать здесь...

— На всякий случай, да?

Смерть успел познать полковник, прежде чем выда­вил из себя: