Одарю тебя трижды (Одеяние Первое)

сверкнул свинцово-пепельными глазами, карлик Умберто бегом принес для Кадимы огромную миску обжигающе горячего мо­лока, а полковник опустил надменно скрещенные руки, наклонился к Доменико и зашептал: «Хорошо видел?! Видишь, как он обходится!» Но Доменико тошнило, он крепко сжал губы — гадкой слюной наполнялся рот, из глаз исторгались горестные слезы. Кадима поднял же­лезную клетку, выбрался, руки его поползли к миске, в кустах роз остался Деметре со своим ножом, а скита­лец, чтоб не вывернуло всего наизнанку, пустился к даль­нему углу сада, зарылся лицом в крапиву, рвал жгучие листья, тер лицо — исступленно, немилосердно, обжигая щеки, лоб; но что-то приятно холодило во мраке, оказа­ лось — папоротник; изумленно смотрел он на простое растение, сострадавшее... Резкий, но утешающий был у него запах, и жадно вдыхал он запах растения, что так не ценил, презирал; и когда от любви защемило сердце, растроганный, он нежно провел папоротником по обож­женному лицу, не внимая хохоту стоявшего над ним полковника: «Вот так чудак, чудо-юдо, лицо крапивой моет! Ну насмешил, ну уморил! Ох, уморил, ох, умо­рил!.. А мыло не хочешь, кирпичное мыло, натереть лицо?»

Зе вел коня под уздцы, щадил его — верхом возвраща­лась Мариам. Где-то позади задыхалось от дыма, обуг­лившись, дерево, и удивленно смотрел бесенок Саси на опечаленного вакейро — не был свободным Зе, первый из первых, не был свободным, нет...

А Жоао Абадо, молча, без слов, привезя жену домой, незаметно уносился на своем коне в глубь сертан и, при­ятно возбужденный, но все равно хмурый, повторял трю­ки Мануэло Косты — великий угрюмец тоже был ис­тинным вакейро. Грустным возвращался домой и ве­селый пастух; присев перед убогой лачугой, печально устремлял взор в ночные сертаны Мануэло Коста; горой нависала над ним, подавляла темная ночь, и сидел он не­движный. А в Калабрии метался во сне Сантос, же­лезный крестьянин, — нет, не были они свободными, не были, нет...

Но близок, близок был час, когда, поднявшись на вы­сокую бочку, Мендес Масиэл в темноразвеваемой чер­ной хламиде воззвал к пестрой толпе:

— Братья! Братья, далеки от нас Большие земли — Рим, Вавилон, Помпея и Рио-де-Жанейро, и все же...

А в Каморе разносилось могучее: «Четыре часаааа нооочи, и всее гениааальноооооо».

* * *

— Ты прекрасна, как всегда, и даже больше, душа моя, — полковник Сезар поцеловал руку проснувшейся за полдень супруге своей, Стелле. — Как спалось, дорогая, нежилась на облаках или мучили кошмары?

— Который час... — вяло спросила Стелла и удиви­лась: — Так поздно?

— Прекрасно, что столько спала, вечером праздник, именины и день рождения твоей высокопоставленной те­ти, тебе надо хорошо выглядеть, душа моя. За что ты меня любишь?

— Что мы подарим?

— У меня припрятано для нее кое-что: бриллиан­товые кольца и символический платиновый нож.

— Хорошие? — равнодушно поинтересовалась Стелла и нажала на кнопку — роскошная штора с нежным шеле­стом поплыла вверх.

— По сотне. За что меня любишь?

— Дождь идет. Когда пойдем?

— Так... к семи.

— Через туннель?

— Не знаю... Как пожелаешь, душа моя. Скучала без меня ?

— Когда...

— Ночью.

— А это кто?

— Игрушка наша, дорогая Стелла. Чудо что за игрушка, по утрам крапивой умывается, папоротником вытирается, видишь — весь в пятнах. Как преподнести его имениннице с таким лицом... Впрочем, до вечера пройдет... А знаешь, стоит сказать ему «музыка», и за­плачет. Да, кстати, будешь играть там, Стелла?

— Если попросит тетя Мерседес, конечно.

— Думаю, попросит, надо бы поупражняться.

—Да, пожалуй.

—Нужен учитель?

— Да, конечно.

— В момент получишь, — твердо пообещал полковник и позвонил в изящный колокольчик.

В дверях появился капрал Элиодоро, и полковник, глядя на Доменико, сказал:

— Даю десять минут — доставишь сюда лучшего и Каморе учителя в области музыки. Через десять ми­нут — живым или мертвым.

— Зачем мне мертвый?.. — изумилась Стелла.

— Да, конечно, — смутился полковник. — Что я ляп­нул! Только живого, — и скользнул взглядом по лицу по­слушного капрала. — Двадцать семь — четыре.

— Понял, грандхалле, — Элиодоро наклонил голову.

— Послушай, Стелла, дорогая, — полковник был явно взволнован. — Иди оденься... переоденься. Позавтракай и помни — не подобает родной племяннице неколебимо­го великого маршала, жене мужа его правой руки — нет, прямо жене его правой руки — дожидаться тут ничтожно­го учителя, и Грег Рикио не отрицает этого. Стелла, Стеллита, цып-цып-цыпочка, — заворковал полковник. — Ты, моя жена, должна хотя бы минут двадцать заставить прождать простого человека. Теперь поняла?

— Поняла.

И едва она вышла, полковник спросил, занятый свои­ми мыслями:

— Большая у нес грудь, верно?

— Да.

— Лапуля моя, очаровашка.

Прошелся перед зеркалом, пригладил старательно волосы.

— Двадцать семь — четыре? — В двери просунулась голова капрала Элиодоро.

— Введи, введи, — просиял полковник, но женщина в черной бархатной маске и таком же плаще сама ворва­лась, да так безудержно — прямо к нему, что просиявший было полковник побледнел и бросил капралу: — Пошел вон, мой капрал!

И они остались втроем. Женщина на ходу скинула маску.

— Сойди, сосунок, с полки, — велел полковник Доме­нико, поедая ее восхищенным взглядом. — Стань у тех вон дверей и, как покажется славная Стелла, повернись к нам, захнычь: «Есть хочу-у, есть хочу-у». Ясно?

— Да.

И не успел Доменико дойти до двери, как полковник обнял Сузанну, крепко прижал к своей мужественной груди, целуя в ухо. «Ах, Федерико, — страстно, энергично шептала женщина, откинув голову. — Не признаю любви без риска...» — «Сузи, плодообильная...» — «Как люблю тебя! А ты меня любишь?» «Сомневаешься?! — пол­ковник выпрямился, с укором заглянул ей в глаза. — Что ты, Сузи!» — «А за что меня любишь?» — игриво спроси­ла женщина. «Оставь, Сузи. — Полковник помрачнел. — Разве объяснишь это? Люблю, и все тут. Расстег­нись...» — «А вдруг войдет?» — «Не бойся, завопит он». — «Чтоб я да боялась! — оскорбленно воскликнула женщина. — Я же только опасную любовь и при­знаю!» — «Почему, цыпочка?!» — «Откуда я знаю, при­знаю, и все, долголетия великому маршалу...»

Но тут полковник вздернул брови:

— Покажи-ка твой плащ...

— Зачем, Федерико?

— Попались бы сейчас мы с тобой! — без особой тре­воги сказал полковник. Делаем вид, что тебя из Сред­ней Каморы привели, а плащ сухой!

— Ну и что?