знакомым Силантия. Он согласился отобедать на хуторе. Выпив и слегка захмелев, он под великим секретом поведал: если сдать без лишних разговоров продовольствия в два раза больше, чем положено по продналогу, то станичный атаман может посодействовать, чтобы сыновей Силантия не мобилизовывали. Прижимистый старик потом на чём свет стоит костерил этот, вдруг навалившийся на них после полутора лет вольготного безвластия, адмиральский хомут. В конце концов, он всё же решил сделать, как советовал урядник, сдать двойной налог хлебом и фуражом, пусть подавятся, тем более, что и зерна собрали немало, и сена запасли впрок. Но старшие сыновья вдруг заартачились:
- Да идут они все со своим адмиралом, вон в деревнях ничего платить не собираются и на мобилизацию ихнюю положили,- громогласно выразил общее мнение фронтовик Прохор.
- А ежели казаки на хутор нагрянут, плетей всыпят и всё одно силой заберут? Ведь тогда не только налог и больше забрать могут, с их станется. Хлеб выгребут, вас замобилизуют, что тут я один с бабами да ребятишками делать буду!?- старческим фальцетом орал в ответ Силантий.
- Да кто нагрянет-то? Казаки сами досыта навоевались, а ежели и сунутся, 'винты' с чердака достанем, что я с фронту привез, да пуганем. Оне сотню сюды пришлют, что ли, разъезд, человека три- четыре,- продолжал хорохориться Прохор, в то время как ещё не нюхавшие пороха старший Василий и младший Фёдор колебались.
Итог спору подвели женщины, жены старших сыновей, они решительно поддержали свёкра. Так и порешили, сдать продналог сколько потребуется, но от мобилизации отбиться, чего бы это не стоило.
Новый 1919 год Фокины и Решетниковы встречали вместе, в атаманском доме. Домна Терентьевна всячески привечала сватов, выставила лучшую посуду и приготовила угощение, будто в старое доброе время к ним в гости пожаловал сам купец Хардин с женой и дочерью, или атаман отдела с сопровождающими офицерами, прибывшие в станицу с инспекцией. На стол даже выставили сохранявшуюся с позапрошлого года бутылку шампанского, которое разливали в высокие фужеры из дымчатого хрусталя. На свадьбу ни это шампанское, ни эти фужеры не выставлялись, там была другая обстановка, а сейчас тихий внутрисемейный праздник. Домна Терентьевна подчеркивала, что она ценит новых родственников и держит их за ровню. Более того, хозяйка всячески обхаживала Лукерью Никифоровну, в знак благодарности за то, как она приняла Полину. Молодые супруги поддались уговорам родителей и танцевали вальс под граммофон. Обе матери буквально млели от этого зрелища. Иван был излишне напряжен, но Полина кружилась в упоении, статная, строгая, лишь мимолетная снисходительная улыбка трогала ее губы, когда Иван неловко делал то или иное 'па', поворот. Она одела одно из своих сшитых на заказ ещё в Семипалатинске платьев, которое ей уже стало заметно тесновато. Перед свекром и свекровью в нем было не очень удобно, но что поделаешь, за последние полгода, став женщиной, она соответственно поправилась, и старое платье слишком всё подчеркивало, а новое сейчас сшить было просто невозможно. Но Игнатий Захарович и Лукерья Никифоровна, наевшись и напившись, пребывали в состоянии приятной сытости и лёгкого опьянения и не находили в одежде снохи ничего предосудительного. Игнатий Захарович, счастливый от самого осознания, что сидит рядом с атаманом, видел лишь то, что жена сына невероятно красива и богато одета, а то, что чересчур выпирает, так у бабы и должно выпирать, раз хорошей жизнью живёт. Он даже думал, что в сухопарости его жены основную роль сыграла их нелёгкая и не больно сытая жизнь в первые десять лет супружества. Ну, а Лукерья Никифоровна, никогда не обладавшая выразительной женской статью, тоже втихаря считала, раз есть чего показать, то нечего это прятать, и уж если бы ей было чего показать... но, увы, ей не было чего, ни в молодости, ни тем более сейчас. Она всегда завидовала здоровому дородству таких женщин как Домна Терентьевна, и тайно желала, чтобы у ее сыновей были не худые жены. Сейчас же она больше любовалась собственным сыном, который по данному случаю вновь нарядился в свой выходной парадный мундир.
После обязательного 'На сопках Манчжурии', любимого вальса отца, Полина, грациозно покачивая бёдрами, поспешила к граммофону и поставила пластинку с 'Воспоминаниями о Пржевальском'. Тихон Никитич и Игнатий Захарович в отличие от своих супруг не только любовались танцующими детьми, они понемногу продолжали выпивать, закусывать и постепенно разговорились. Тихон Никитич сообщил свату, что получил распоряжение о сборе и складировании в станичной крепости продовольствия и фуража в счёт продналога, чтобы весной всё это отправить пароходами в Семипалатинск и Омск. В свою очередь Игнатий Захарович прочитал атаману письмо, полученное от Степана. Старший сын сообщал, что в составе Партизанской дивизии атамана Анненкова находится в Семипалатинске. К письму были приложена фотографическая карточка, где Степан красовался на фоне развернутого чёрного знамени с надписью 'С нами Бог'. Рядом с ним стоял худощавый молодой офицер с полковничьими погонами, аскетичным лицом, чёлкой, выступающей из под фуражки, со спокойным ледяным взглядом.
- Так вот он каков... Анненков,- Тихон Никитич пододвинул одну из керосиновых ламп освещавших просторную гостиную его дома, и щуря глаза рассматривал фоторгафию.- Черный флаг... череп с костями... Как в игру играют, осуждающе покачав головой, он вернул карточку свату.
А молодые супруги натанцевавшись, подсели к столу и стали с аппетитом поглощать подаваемые им самой Домной Терентьевной кушанья, нахваливая кулинарное искусство хозяйки и поварихи Пелагеи. Посматривая на часы, они собирались провожать старый год. Год, прошедший в тревогах, но для них такой счастливый, ведь в этот год они окончательно соединили свои судьбы, стали любить друг друга с полной силой. А потом встречали Новый год...
ГЛАВА 6
Павел Петрович Бахметьев сумел относительно спокойно переждать всю вторую половину восемнадцатого года в своей страховой конторе. Официально он не числился, ни в областном, ни в уездном Совдепе, а секретный архив в Семипалатинске сумели вовремя уничтожить. Павел Петрович оказался в стороне от событий, когда отряды казаков и офицеры-подпольщики осадили красный гарнизон и членов уездного Совдепа в усть-каменогорской крепости и принудили их к сдаче. Потому его не арестовали, как большинство уездных коммунистов, заключённых в ту же крепость. Квартирной хозяйкой Бахметьева была женщина, у которой первый сын ещё при царе попал на каторгу за антиправительственные выступления и там сгинул, а второй занимал в местном Совдепе солидный пост комиссара продовольствия и сейчас сидел в крепости. Всё лето и осень 18-го года он лишь нащупывал почву, стараясь определить, кто же из местных большевиков сумел избежать ареста. Но, увы, создавалось впечатление, что в городе он остался один, да и из других населенных пунктов с ним на связь никто не выходил. Надо было самому выезжать в уезд, проверить законспирированные явки. Но, ох как страшновато выбираться из тихой уютной квартирки, из страховой конторы, подвергать себя смертельному риску.
И вот, наконец, в один из ненастных декабрьских вечеров в заледенелое окно постучали условным сигналом. В избу пахнуло холодом, и вошёл человек в заснеженных тулупе и шапке:
- К товарищу Бахметьеву.
Хозяйка провела гостя, оказавшегося сравнительно молодым парнем, к постояльцу. Это оказался посланец из Зыряновска от тамошних подпольщиков. Он рассказал, что на зыряновском руднике волостная милиция установила крайне жёсткий режим. Ищут и арестовывают попрятавшихся коммунистов и сочувствующих, и если в ближайшее время не сколотить боевую организацию их всех переловят поодиночке. На вопрос Бахметьева:
- Чего же ждёте?
Посыльный ответил довольно грубо:
- Чего ждем... Не хотим чтобы нас безоружных постреляли, да тут же и в землю закопали, а нашим бабам подолы задрали да плетьми пороли. Оружия то у нас нету почтишто и патронов!
Это был упрек Бахметьеву, как руководителю подполья сразу двух уездов и усть-каменогорского и
