которая будет еще страшнее всех прежних. Она не представляла себе, как сможет снова взглянуть на Скорцени, как сможет позволить ему прикоснуться к себе. Как сможет каждый день видеть его, а если даже и не видеть… Нет. Обратной дороги нет.
Она побежала с холма вниз, задыхаясь, падая в снег, снова поднимаясь — лишь бы подальше, лишь бы поскорее. Преодолев поляну, схватилась за холодный ствол березы. Передохнув мгновение, углубилась в лес. Шла, пока оставались силы, шла, пока тело окончательно не отказалось слушаться ее. На краю заснеженного оврага, покачнулась, нога поехала вниз и… все померкло.
Деревня догорала. Сожженные дома дымились, больше никто не плакал, не кричал, не звал на помощь. Только приглушенные голоса солдат нарушали наступившую тишину. Рассвело. Собравшись вокруг машин, эсэсовцы пили шнапс в ожидании приказа.
— Где фрау? — Скорцени уже в десятый раз спрашивал Рауха, явно теряя терпение. — Осмотрите все окрестности. Идите в лес. Мы не можем ее здесь оставить. Возьми всех людей, и ищите.
— Слушаюсь, господин оберштурмбаннфюрер!
Раух подозвал к себе офицеров. Через несколько минут солдаты, рассыпавшись цепью, направились прочесывать лес. Однако Маренн нигде не было. Группы одна за другой возвращались ни с чем.
— Люди устали, замерзли, — докладывали Скорцени.
— Ищите, — приказывал он сквозь зубы и снова направлял солдат в лес.
— Отто, из армейского штаба передают, — Раух сдернул наушник рации и поднял голову, взглянув на оберштурмбаннфюрера. — Русские крупными силами переходят в наступление. Вполне вероятно, что в ближайшие несколько часов они будут здесь. Нам надо уходить.
— Ты хочешь сказать, что мы уйдем, оставив Маренн большевикам? — Скорцени гневно взглянул на него. — Ищите. Иди и сам ищи. И не говори, что для тебя это не важно, — он посмотрел прямо Фрицу в глаза, тот опустил голову. — Возьми Айстофеля. И не возвращайся без нее.
Уже начало смеркаться, когда, подбежав к краю оврага, Айстофель с радостным лаем бросился вниз, утопая по брюхо в снегу. Подойдя вслед за ним, гауптштурмфюрер Раух заметил темное пятно на самом дне оврага Это было похоже на шинель, запорошенную снегом. Отчаянно борясь со снегом, Айстофель изо всех сил тянул ее зубами и повизгивал, призывая на помощь.
Раух приказал солдатам спуститься. По колено в снегу двое из них сошли на дно оврага и подняли из снега неподвижное тело женщины, в которой все узнали фрау Ким. Длинные спутанные волосы, скованные инеем, как замерзшая тряпка, колыхались на колючем ветру. Лицо было совершенно безжизненным. Один из солдат взял фрау на руки и вынес наверх. Уложив ее на теплую шинель, Раух разжал ей стиснутые зубы, вливая в рот коньяк. Обеспокоенно ерзая на снегу, Айстофель сидел рядом, тяжело дыша после долгих поисков.
Маренн с трудом приходила в себя. Кожа лица и рук потрескалась и кровоточила. Наконец она открыла глаза, с трудом разняв слипшиеся ресницы. Глаза ее бессмыслешю смотрели в небо. Потом она перевела взгляд на Рауха. Сначала не узнала его. Потом какой-то огонек мелькнул в темно-малахитовых, почти черных зрачках, придавая взору осознанное выражение.
— Фриц, где я? — едва шевеля губами, спросила она.
— В лесу, — усмехнулся он. — Ну и задала ты нам работку! Мы весь день тебя ищем. Думали уже все, конец, замерзла где-нибудь, не найдем. Или партизаны нас опередили. Как же ты забрела так далеко? Ну, ладно, — он похлопал ее по руке. — Благодари Айстофеля, — потрепал пса по жесткому загривку, — если бы не он… Но времени нет, надо торопиться, оберштурмбаннфюрер ждет.
Маренн внимательно посмотрела на адъютанта. Что-то прояснилось в се голове, в памяти мелькнули искаженные страхом лица людей, сполохи пламени, в ушах зазвучали надрывные крики жертв. Глаза ее снова почернели.
— Я не пойду, — произнесла она глухо.
— Почему? — удивился Раух и сделал солдатам знак отойти.
— Я не пойду, — повторила она, отворачиваясь. — Я не хочу его видеть. Я не могу его видеть. Никогда.
— Маренн, — мягко произнес Раух, приподнимая ее голову — Это безумие, Маренн. Сейчас у тебя нет выбора. Там в Берлине разберетесь.
— Я не хочу в Берлин! Я никого не хочу и не могу видеть! С меня довольно зрелищ, я все решила. Зачем? — она резко повернулась к Рауху. — Зачем сжигать несчастных старух? Какая в этом необходимость? Какое превосходство?
— Маренн, я понимаю твои чувства, — Раух опустил голову. — И разделяю их. Но тебе известно о приказе фюрера о том, что русские земли вообще должны быть очищены от коренного населения и заселены немцами. Этот приказ никто не отменял. Меры только ужесточаются. Я сам отношусь с презрением к нашим деятелям из специальных подразделений, которые занимаются этим. Все они станут рано или поздно пациентами твоей клиники. Слава богу, это не наша работа.
— Вот именно, это не ваша работа. Зачем тогда? Я не хочу! — она попыталась вырваться из его рук, но Раух удержал ее.
— Пойми, — продолжал уговаривать он, — Отто должен был отреагировать на убийство солдата. Если бы ты не вмешалась, все бы наверняка ограничилось расстрелом пленных. Приказ по жителям он отдал сгоряча, но он уже не мог отменить его на глазах у всего личного состава. Я думаю, он переживает не меньше твоего. Я знаю Отто много лет. Он дорожит тобой, Маренн. Но есть вещи, которые сильнее даже него, его чувств. Это необходимость. Возвращайся, тебе нечего бояться.
— Я не боюсь!
— Маренн, он всех нас измучил, чтобы мы во что бы то ни стало нашли тебя. Солдаты устали. Стало известно, что большевики начали наступление. Мы все рискуем попасть в плен. Не время упрямиться, Маренн. Вставай. Ты сможешь идти сама?
Маренн приподнялась. Айстофель, тихонько скуля, улегся рядом, положив голову ей на ноги, она погладила рукой его посеребренную инеем морду.
— Вот что нам делать? — произнес Раух с неожиданной теплотой в голосе и наклонился к Маренн. — Что нам делать, Айстофель? Остаться вместе с ней? Это все, что мы можем. Я всего лишь адъютант, мне положено стоять в стороне и молчать, — он прикоснулся рукой к спутанным волосам Маренн. — Но если ты останешься, я тоже останусь. Я не могу поступить иначе. И Айстофель.
— Вы что с ума сошли? — Маренн с удивлением вскинула голову.
— Тогда надо идти. Вставай, — он протянул ей руку.
Айстофель вскочил, радостно помахивая хвостом. Сжав пальцы Маренн с нежностью, которая ощущалась даже сквозь промерзшую кожу перчатки, она оперлась на руку, ощущая его взволнованное дыхание. Несколько мгновений они стояли в растерянности, словно забыв об окружающих. Далекая канонада напомнила о реальности.
— Идем, — вздохнув, Раух взял ее под руку. — Надо торопиться. Айстофель, вперед!
Собака весело побежала по уже протоптанному следу. Едва передвигая одеревеневшие от холода ноги, Маренн медленно шла вслед за ним. Раух поддерживал ее. С другой стороны по его приказу следовал эсэсовский унтершарфюрер, также готовый прийти на помощь при необходимости.
Едва они вышли из леса, мощный удар артиллерии накрыл пепелище и стоящие на выезде немецкие машины. Снаряды сыпались градом, вздымая снежные вихри. Оставшиеся у машин солдаты и офицеры бросились врассыпную, падая и прижимаясь к земле.
— Ложись! — Раух резко дернул Маренн за руку, увлекая за собой в снег. — Артподготовка. Мы опоздали.
Он приподнял голову, вглядываясь вперед.
— Машина оберштурмбаннфюрера разбита…
— Он жив?
— Не знаю, я не вижу отсюда…
Маренн поднялась. Опережая ее, Айстофель черной стрелой пронесся к загоревшейся машине.
— Не смей вставать! — крикнул Раух, снова увлекая Маренн на снег. — Оставайся здесь. Я посмотрю,
