— Спасибо, Фриц, — Скорцени с неподдельной теплотой сжал руку адъютанта. — Я едва смел надеяться на то, что все получится. Устал?
— Очень. Но ради Маренн и Джилл я сделал бы еще не то…
— А как Джилл? — осведомился Науйокс. — Как ее голова? Надеюсь, все-таки не так серьезно?
— Ей стало лучше. И она, к большой нашей радости, смогла идти сама. Иначе пришлось бы очень туго. Маренн, конечно, волновалась, что такой переход не пройдет для Джилл бесследно. Что делать — другого выхода не было. Русские пришли в Шарите. Так что нам пришлось пойти на хитрости, а потом просто сбежать, воспользовавшись непогодой. Джилл вела себя молодцом. Но все время плачет о Ральфе…
— Надо думать. Я с радостью дал бы тебе отдохнуть…
— Я понимаю, Отто. ТОЛЬКО побреюсь — и я готов.
Пока Раух приводил себя в порядок, Скорцени переговорил с Науйоксом. Прежде чем приступить к осуществлению плана, надо было сделать первый, очень важный шаг. Выкупить себе свободу, принеся жертву, которая давно уже была намечена, — обергруппенфюрер СС Эрнст Кальтенбруннер. Его не предполагалось брать с собой в «голубой экспресс», который доставит их к станции новой жизни. Он будет тем, кто перед всем миром будет отвечать за деятельность СС. Для Кальтенбруннера наступило время расплаты. Вот во что ему обойдется конфликт с Шелленбергом. Его просто вычеркнули из списков тех, кто, скрывшись за его спиной, уютно расположится в ближайшем будущем на заранее обустроенных ранчо Южной Америки в ожидании лучших времен, ни в чем не зная нужды и потихоньку, конспиративно, будет продолжать свою деятельность. А Кальтенбруннера повесят. За них за всех. Так решил Вальтер Шелленберг. Он не простил Кальтенбруннеру притеснений, которые ему пришлось терпеть от шефа СД в последние годы. К тому же толку от Кальтенбруннера мало, он туповат и труслив, а потому — опасен. Он мог предать, а значит, от него надо избавляться. Такой балласт обычно сбрасывают в первую очередь с тонущего корабля. Игра, которая вот-вот должна начаться, — не для него. Он просто запутается в ней и запутает всех остальных. Скорцени не сомневался, что единственная цель Кальтенбруннера состояла в том, чтобы украсть припрятанные в горах сокровища и документы и за них выкупить свободу, почтительность и комфорт, предав всех остальных. Этого нельзя допустить. Итак, решение было принято давно. Теперь надо его исполнять. Науйокс отправится к Кальтенбруннеру и позаботится о том, чтобы американцы вовремя обнаружили его. Тем более что сдаваться в плен вдвоем им нельзя. Два высокопоставленных офицера Шестого Управления — это вызовет подозрения. Надо действовать поодиночке. Так вернее. Каждый рассчитывает на себя. Надо прорваться, а там… Там встретимся.
Связавшись с агентами союзнических спецслужб, вошедшими в руководство местных групп Сопротивления, которым было поручено выслеживать укрывшихся в высокогорных логовах эсэсовских главарей, штандартенфюрер СС Альфред Науйокс раскрыл им местонахождение обергруппенфюрера СС Эрнеста Кальтенбруннера. На рассвете 12 мая 1945 года «охотничья хижина» шефа РСХА была окружена, и он без выстрелов вместе с охраной сложил оружие. «Молодец, Алик», — мысленно похвалил себя Науйокс, которому признательность союзников открывала неплохие перспективы в будущем. Практически, оно было обеспечено.
Теперь — Раух. Ему отводилась одна из главных ролей в разыгрываемом действе. Адъютанту предстояло остаться стражем нацистских богатств, спрятанных на дне озера Топлицзее и в других альпийских тайниках. Ему не нужно сдаваться американцам и получать индульгенций. Необходимо было просто исчезнуть, сгинуть с глаз долой, отсидеться. А когда обстановка более или менее нормализуется — выйти из укрытия, сменив эсэсовский мундир на штатский костюм, черную фуражку с высокой тульей на безобидную тирольскую шапочку с кисточкой. И под новым именем, по новым документам, изменив до неузнаваемости внешность, как ни в чем ни бывало поселиться в фешенебельном квартале Граца, столице земли Штирии, на территории которой расположен район Зальцкаммергута и озеро Топлицзее. Его задача состояла в том, чтобы вести размеренную благопристойную жизнь в соответствии со своим новым занятием — но документам он будет учителем в местной гимназии, — и тайно хранить богатство рейха от любопытных глаз. А тем более, от глаз и рук тех, кто в ближайшем будущем ринется по следам исчезнувших золотых запасов гитлеровской Германии и важнейших документов СД, хранить до тех пор, пока они не потребуются вновь.
Ну, вот и все. Простившись с Раухом и Науйоксом, Скорцени и те, кто еще оставался с ним, сдались в плен. На первом же допросе бывший обер-диверсант фюрера потребовал немедленно доставить его к высокопоставленному офицеру американской военной разведки. Тогда же он предложил свои услуги для тайной войны против коммунизма, и не теряя времени изложил общий план заранее продуманных диверсионных операций. Его показания, записанные на кинопленку, затребовал сам Дуайт Эйзенхауэр.
Париж ликовал, празднуя победу. В такой великий и радостный день прибыла она в столицу своей юности, на вокзал, с которого десять лет назад поезд увез ее в Берлин. В ее памяти сохранился еще один, такой же светлый и незабываемый для каждого француза День Победы — День Победы в Первой мировой войне.
Так же как и тогда, сейчас она была чужой на этом празднике. Но все-таки вместе с Джилл, сойдя с поезда, доставившего ее из Берна, она направилась на Елисейские Поля. Память звала ее. И она не могла противиться.
Здесь, на Елисейских полях, двадцать пять лет назад израненный, изуродованный осколками английский лейтенант на глазах всех победивших наций бросил на землю перед восседавшим на белом коне маршалом свои награды, полученные за Марну и Верден. И вот четверть века спустя у Триумфальной Арки — генерал де Голль, члены правительства Национального Совета Сопротивления, генералы, префекты, командиры маки, летчики эскадрильи «Нормандия — Неман»…
Победившая Франция… Тогда, в восемнадцатом году, она сама, воспитанница маршала Фоша, олицетворяла собой эти слова. В ореоле славы ее запечатлел на портрете великий Серт.
Теперь… Необычайно широкий проспект, обрамленный по обеим сторонам бульварами, заполнили десятки тысяч людей. На балконах, в окнах, на крышах — всюду люди. Шум, приветственные крики, пение «Марсельезы», гром оркестров создают звуковой фон. Генерал де Голль пешком, в окружении ближайших соратников, идет к площади Согласия, а оттуда — к собору Парижской Богоматери.
Под Триумфальной аркой весело вспыхивает пламя, над ним колышется на ветру огромный национальный флаг. Когда-то она была знакома с солдатом, который лежит теперь под этими плитами. Это капрал, один из тех французов, которые поддержали Генри в подготовленном им восстании. Его все считают Неизвестным, но она-то помнит, как его звали. Стефан, как ее собственного сына, который тоже погиб, но уже на другой войне.
Сияющий проспект, по которому шла победоносная армия двадцать пять лет назад, памятник Клемансо. Каштаны на Елисейских нолях, о которых мечтал герой ее юности, плененный австрийцами Орленок, сын Наполеона Бонапарта, в пьесе Эдмона Ростана.
Тюильри, свидетель величия страны при двух императорах, площадь Согласия и площадь Карусель, где разливался во всю ширь поток революционных бурь и проходили смотры победоносных полков. Улицы, мосты, которым выигранные битвы давали имена. На другом берегу Сены — Дворец Инвалидов, сверкающий купол которого напоминает о великолепии короля-солнца. Гробницы Тюренна, Наполеона, Фоша. Институт Франции, через который прошло столько блистательных умов, Лувр, пропустивший длинную вереницу королей, создававших Францию. На постаментах статуи Жанны д'Арк и Генриха Четвертого… Дворец Людовика Святого и собор Парижской Богоматери, где молится Париж… Остров Ситэ — колыбель великого города… Париж… Ее Париж… Город детства, юности, всей жизни…
У Египетской колонны, вознесшейся над площадью Конкорд, шествие остановилось. Победители, герои подошли к народу. Громогласный приветственный крик толпы огласил французскую столицу.
Маренн уже пожалела, что пришла сюда, тем более, привела Джилл. Девушка отсутствующим взглядом взирала на происходящее вокруг. Казалось, она забыла Париж. Он стал ей совершенно чужим. Она очень устала. Своим, родным было лишь то, что связывало ее с Ральфом. В отличие от Маренн и она вдруг ощутила, как тревога закралась в сердце. Как же будет жить Джилл дальше. Сможет ли она побороть себя, привыкнуть к мысли, что все, что прежде было дорого ей, осталось позади, под обломками рейха. Это уже никогда не вернется. Но надо жить, как бы ни становилось трудно. Да, лучше бы сразу отправиться домой.
