начале семидесятых. Однако имя его фигурировало в обвинительном заключении.
Во время суда в зале кроме Лизы и Миши Антонова присутствовали: Вера Соболева, тяжелобольная женщина на инвалидной коляске, которую привезли из Германии по просьбе Лизы; бывший полковник Симаков, ослепший в лагере и передвигавшийся только с помощью внучки, и генерал-лейтенант в отставке Алексей Васильевич Орлов. Кроме того, на суд приехал бывший штурмбанфюрер СС Рудольф Крестен, чего в прежние времена представить было невозможно. А еще — сухонькая, седая как лунь старушка, бывшая учительница из Минска Анна Степановна Тоболевич. Эта женщина пережила многое, но дожила до того дня, когда истина открылась, и виновные понесли наказание. А еще — дождалась и чуда: ее сын Иван, попавший в плен в сорок первом, оказался жив! Побоявшись вернуться на Родину после окончания войны, чтобы не компрометировать своих родственников, он уехал в Новую Зеландию. Там женился, у него родились дети и внуки. С ними он и приехал к матери, когда Советский Союз распался. Анна Степановна провела большую часть жизни одна, а умерла в окружении семьи, спокойная и счастливая. И Лиза с удовлетворением думала — не без ее участия.
Савельева, поскольку он предавал не сам, а лишь покровительствовал предателю, осудили на пятнадцать лет, но оказалось, это была формальность. Савельев был болен раком, и жить ему оставалось год, не больше. Его сообщники получили по десять лет. Из-за преклонного возраста обвиняемых наказание смягчили, ограничившись в конце концов пятью годами, да и то условно.
Вскоре после того, как приговор был оглашен и справедливость восторжествовала, Лиза и Орлов стали хлопотать о том, чтобы Симакову разрешили выезд в Германию. В Гамбурге за счет Руди Крестена ему сделали операцию и вернули бывшему полковнику НКВД зрение. Капитан госбезопасности Тоболевич, лейтенант Антонов, генералы Кондратьев и Петровский и, наконец, сама Екатерина Алексеевна Белозерцева были посмертно реабилитированы, им были возвращены их прежние звания и награды. Новая Россия всех наградила орденами мужества, посмертно. Веру Соболеву тоже наградили. После многих страданий и, по счастью, — при жизни. А Ингу Тоболевич нашла награда, которую ей хотели вручить еще в СССР — звание Героя, но уже не Советского Союза, а Российской Федерации. Указом за подписью Президента Ельцина.
— Ну, вот, теперь и помирать можно, — вернувшись домой после суда, устало заметил генерал Орлов.
— Нет, Алексей, — возразила Лиза, обнимая его за плечи, — только теперь и поживем, со спокойной совестью. Да, жаль, что мало.
— Ничего, кое-что в ней еще осталось.
В пятидесятую весну Победы Руди Крестен приехал в Россию, где не бывал со Сталинграда. Они шли с Лизой по широкой степи, поросшей дикими маками, на которой уже заросли окопы и траншеи войны. Только Родина-мать на Мамаевом кургане, где Орлов встречался с немногими оставшимися в живых однополчанами, напоминала о ней. Держась за руки, дошли до станицы Красноармейская, ставшей вновь Колочовкой. Многое вспомнилось здесь Лизе. И тяжелейшие бои за Котельниково, и знакомство с Катей, и ее рассказ о том, как тут, у Колочовки, погиб ее первый муж, русский князь Григорий Белозерский. Как же много времени прошло, и воды в Волге утекло — не счесть. А Руди, — словно все было только вчера, — смотрел на нее слегка насмешливо, точно обнимал взором.
— Мне кажется, Лизи, — Руди привлек ее к себе, — нам стоит слетать с тобой в Монтевидео. Я смотрел в Интернете, там большой выбор орхидей, и ценник вполне сносный. Любопытное предложение, подойдет для твоего салона. Что скажешь?
— В Монтевидео? Где это? На краю Земли… — Лиза зажмурила глаза. — Какое уж Монтевидео, Руди, ты вспомни, сколько нам лет, — возразила она. — Возможно, ты не чувствуешь этот груз, у вас в Германии все иначе. А здесь год — за пять ваших проходит.
— Не у вас, а у нас, в Германии, фрау хозяйка цветочного салона, — мягко поправил Руди. — И как управляющий делами я считаю, что рано собираться на покой. Ведь лучшая часть жизни только начинается, — он поцеловал ее в губы. — Или я ошибаюсь?
Когда стемнело, небо над Мамаевым курганом озарили разноцветные сполохи салюта.
— Кто бы мог подумать, моя старуха, — это Орлов так говорил о Лизе ветеранам, — на старости лет завела себе дельце в Германии. От какой-то вдовы генерала Готтберга, которого мы в сорок третьем не добили. Так что ездит теперь по Гамбургу на «мерседесе».
— Ну, а ты чего? — спрашивали его.
— А я на заднем сидении сижу, но при всех орденах и медалях, правда, чтоб видели. А за Лизкой теперь, представь себе, какой-то бывший эсэсман увязался, дивизия «Дас Райх», помните такую? Во-во, и это на седьмом десятке-то! Так они по бизнесу в Монтевидео собрались, где-то в Южной Америке такое. Ну, по крайней мере, мне так докладывают, что по бизнесу.
— Так чего ты молчишь? — советовали ему: — Ты этого эсэсмана, как раньше, шугани. Не тебя учить!
— Нельзя, — разводил руками Орлов, — фриц этот за меня в ресторане платит. Да и не только за меня — за всю честную братию, кто еще из наших жив остался. Видимо, в дивизии «Дас Райх» пенсия побольше нашего. Да и старуха моя ругаться будет. Уж больно ей этот эсэсман по душе пришелся. Разбирается во всем, что ее теперь волнует. То контракты у них, понимаете ли, то продажи, то налоги. А, и черт с ним, — Орлов махнул рукой, — никуда не денутся. Давай, Курбатов, за Победу, — стукнул он по плечу бывшего артиллерийского сержанта. — Наливай! Ведь хоть они и на «мерседесах», а победили мы. Между прочим. И не только в войне победили. Вон какая жизнь пошла, не то что раньше. Посмотришь вокруг — душа радуется. И даже в Монтевидео можно. Хоть навсегда.
