продержался почти год. Султан собрал под его стены всех лучших своих воинов. Окрестности города были словно цветным ковром покрыты палатками мусульман, а шатер самого Бибарса возвышался на холме близ красивой башни, построенной храмовниками, среди благоухающих розовых садов и виноградников. И снова вдохновленные магометанской молитвой бесчисленные воины зеленого знамени сметали с лица земли христианские церкви в городе. И с оторопью и ужасом рассказывали чудом спасшиеся из города жители его, бежавшие в Акру, о том, как колеса мусульманских колесниц прошли по тем местам, где стояли их дома, как поднялись на морском берегу горы изуродованных трупов, подобные полуостровам, как арабы убивали и брали в рабство малых детей, как вырубали они гордость Триполи, прекрасные деревья, посаженные Раймундом де Сен-Жиллем, и использовали их для строительства своих машин, как оскверняли христианские алтари и гробницы патриархов и отрубали головы всем священнослужителям, от самых юных до почитаемых старцев.
В начале апреля 1291 года посланный Бибарсом султан Аль-Ашраф со своей армией подступил к Акре. Восемь дней простояли они под Акрой, ничего не предпринимая, а потом расставили свои машины, метавшие камни весом по квинтару напротив главных городских башен и первый удар нанесли по самой знаменитой из них, Проклятой башне короля Ричарда.
Тысячи мусульманских конников заполонили равнину. Каждый из них держал на конской шее бревно. Они подъехали ко рву перед городом и прикрываясь щитами, стали сбрасывать в него бревна. Сваленные кучи этих бревен образовали как бы защитную стену, с которой ничего не могли поделать машины осажденных.
Но мощные стены Акры спокойно выдержали первый натиск. Защитников Птолемаиды возглавили Великие Магистры орденов Храма и святого Иоанна Крестителя. Их рыцари и сержанты составляли основную боевую силу обороняющихся. В городе высадился король Кипра Генрих де Лузиньян, поспешивший на помощь Птолемаиде со своими вассалами. Из Италии прибыли венецианские и генуэзские воины, посланные римским первосвященником. Почти все жители города, даже старики и женщины взялись за оружие. И все же огромный численный перевес оставался на стороне врага.
Однако защитников Акры поддерживала вера в Христа и надежда на помощь западных государей, которую постоянно обещали в своих посланиях папа и многие европейские короли.
Безудержное рвение осажденных на какое-то время поколебало наступательный пыл сарацин. Султан Аль-Ашраф прислал послов к Великому Магистру де Сент-Аману, предлагая перемирие на два года, два месяца и два дня. Но не успел Великий Магистр составить ответ мусульманскому владыке, как, разделавшись с Триполи, под Акру прибыл сам Бибарс. Он отстранил Аль-Ашрафа от командования армией и отозвал предложение о перемирии. Осада возобновилась.
И снова появились тысячи конных мамелюков. Они надвигались со стороны башни Сарацинского Короля, и каждый вез на шее коня матерчатый мешок с песком.
Они перекидывали мешки к городскому рву, а когда наступила ночь, утрамбовали их с камнями так, что место стало ровным, как мостовая.
На следующее утро целый сонм сарацинских воинов, заслонивших собой горизонт, двинулся на Птоле-маиду. Сотни имамов и дервишей, сопровождавших их, громкими криками взывали к Магомету, вдохновляя воинство. Сарацины прошли по выстеленным мешкам и захватили башню. С башни они стали спускаться в город.
В первой же уличной схватке сарацинский воин пронзил насмерть стрелой Великого Магистра де Сент-Амана, и командование обороной перешло к ставшему уже Маршалом ордена Гильому Аквитану. Благородные дамы в стенаниях и слезах метались по улицам города, монахини, простые горожанки с детьми бежали к морю в надежде спастись на итальянских судах, стоявших в гавани Акры.
Гильом де Аре призвал к себе венецианских флотоводцев и приказал им организовать погрузку мирных жителей на корабли. В порту Акры возникла страшная давка.
Новый небывалый приступ потряс вскоре стены Птолемаиды. Король Генрих де Луизиньян, сражавшийся на улицах Акры, устрашенный, бежал из города, бросив своих людей на произвол судьбы.
Машины и башни мусульман разрушили башни Птолемаиды на восточной стороне. За несколько часов битвы рвы и проломы в стенах были плотно забиты трупами. Однако и этот приступ мусульман был отражен объединенными усилиями храмовников и иоаннитов, предводительствовал которыми Маршал де Аре.
Стараясь ободрить чад своих, престарелый патриарх Иерусалимский вышел со своими служителями на горящие улицы города и встав рядом с Маршалом Храма, сам взял в руки меч. Вокруг него епископы и простые монахи бросались на сарацинские копья, призывая Иисуса. Все население Акры объединилось вокруг них и принудило мусульман отступить во второй раз.
Но силы города иссякали. Подмога с Запада не приходила, люди все больше впадали в уныние. Всех раненых, немощных, больных, всех женщин, детей и стариков, которым не хватило места на венецианских кораблях, Гильом приказал укрыть в монастыре святой Бернардины и замке тамплиеров, покинуть который рыцари собирались только мертвыми.
И каждый новый день своей борьбы христиане видели под Птолемаидой несметные полчища мусульман, которые все прибывали и прибывали. Султан Бибарс вызвал к Акре свой флот, который запер в гавани перегруженные людьми венецианские корабли и не дал им выйти из порта.
Отчаяние нарастало. Римский первосвященник прислал Маршалу Храма красную кардинальскую шляпу, но больше ничем он помочь не мог.
«Господи, укрепи нас!» — взывали к Иисусу тысячи скованных рыданиями голосов христиан в молельном зале монастыря святой Бернардины.
— Что делать, госпожа, что делать?! — оторвала аббатиссу от ее мыслей бледная, иссохшая от страданий давняя подруга графини Лолит Маймун. — Люди измучены, у нас нет воды, нет пищи, мы все погибнем здесь, госпожа! — Закрыв лицо руками, Лолит зарыдала.
Обняв ее, Алинор прислонила ее голову к своему плечу.
— Мужайся, девочка моя. У нас нет воды, но у нас есть вера. У нас нет хлеба, но у нас есть стойкость и пример Христов. Мы посвятили себя Господу не только для того, чтобы вкушать от Него дары, но для того, чтобы вынести все испытания во имя великого торжества Его. И как бы ни сложилась наша судьба, помни: мы не погибнем. Христос ждет нас на небесах и встретит нас в светлом царствии своем. Так чего же нам бояться?
От своей воспитанницы, египетской царевны Атеаис, которую Алинор вырастила с детства в своем монастыре, аббатисса знала о намерениях султана Бибарса относительно нее.
Атенаис, или просто Тана, как называли ее чаще франки, служила тайной шпионкой тамплиеров. Часто прикинувшись маркитанткой, она направлялась в ряды в мусульманских воинов, высматривая расположение их армии, подслушивая разговоры солдат и узнавая из них о планах султанов. Иногда она брала с собой сосуд с греческим огнем, который тщательно прятала, и если удавалось, взрывала его поблизости от мусульманских военачальников. Так погиб, спаленный заживо, родственник Бибарса халиф Келаун, один из лучших сарацинских предводителей. Атенаис передала своей госпоже слова султана о том, что франкскую аббатиссу-художницу необходимо захватить живой и обратить в ислам, чтобы впредь она служила Магомету. И для себя Алинор прекрасно понимала, что в сложившейся ситуации для нее остается только один спасительный выход — умереть в Акре.
Чернильно-перламутровые сгустки тумана над сиреневыми холмами Акры постепенно рассеялись. Алый шар солнца поднимался все выше. Мусульманскии лагерь ожил и закипел, как растревоженный муравейник. Раздались призывные звуки боевой музыки. Имамы заголосили наперебой свои молитвы. Построившись в длинные ряды, мусульмане тучей двинулись на Акру. Над городом ударил колокольный набат, возвещающий о новом штурме.
Измученные защитники Акры снова спешили на ее укрепления. Маршал Храма Гильом де Аре вошел в монастырь святой Бернардины и быстро поднявшись на башню, подошел к Алинор.
— Венецианцы попробуют сегодня пробить блокаду гавани, — сказал он. — Тебе необходимо отбыть с ними на Кипр.
Оторвавшись от созерцания шествия сарацин, Алинор повернулась и молча посмотрела в его подернутые красноватыми ниточками усталости глаза.
— Нет, Гильом, — упрямо покачала головой она, — я не покину Акру. Я останусь здесь, с тобой.
— Ты должна уехать. Ради наших сыновей, — настаивал он и впервые позволил себе вслух упомянуть
