Навеки, на будущие времена:
Если сын отцу своему[267] скажет „ты не мой отец“, его должны обрить, сделать ему abbuttu[m][268] и отдать за серебро.
Если сын матери своей скажет „ты не моя мать“, ему обреют muttatu[m], обведут вокруг селения (или: города) и изгонят из дому.
Если отец сыну своему скажет „ты не мой сын“, он теряет дом и стены.
Если мать сыну своему скажет „ты не мой сын“, она теряет дом и утварь.
Если жена своего мужа возненавидит,[269] скажет „ты не мой муж“, ее должны бросить в реку.
Если муж жене своей скажет „ты не моя жена“, 1/2 мины серебра он должен отвесить.
Если человек наймет раба и он умрет, погибнет, убежит, откажется (работать) или заболеет, его ежедневную плату — 1 суту (шум.: бан)[270] ячменя — он должен отмерять».
Это — так называемые «Шумерские семейные законы», возможно выдержки из какого-то сборника правовых установлений царства Иссина (менее вероятно — Ларсы).
В отличие от составителей других шумеро-вавилонских «филологических» текстов, одолевать которые ученику приходилось, борясь с мощным влиянием непобедимой скуки, автор «Ana ittisu» был озабочен тем, чтобы сделать свое пособие интересным. С пропедевтической точки зрения композиция его продумана и рациональна. Может показаться удивительным, почему автор начинает не с парадигм, а с фраз и лишь потом переходит к парадигмам, а затем — снова к фразам; однако этим он с первых же строк убеждает ученика в том, что его учебник дает осмысленные фразы, а не перечень никак не связанных между собой слов и словоформ; после этого успокоенный ученик уже легче переходит к сухим парадигмам, занимающим подряд сравнительно немного места (менее 10 % всех строк); затем идет текст, в основном состоящий опять из глагольных форм, — очевидно, предполагалось, что ученик, уже зная парадигму, сможет их самостоятельно спрягать правильно; затем идет все более усложняющийся текст, завершающийся подбором сюжетно связанных фраз по-шумерски (III, III, 28—III, IV, 56; так же как и все остальное в этом пособии, с переводом на аккадский). В повествование внесен элемент того, что западные журналисты называют human interest: герой повествования даже обучен писцовскому искусству, чтобы сделать его более близким ученику! Тот же прием — перехода от отдельных более легких фраз к парадигмам, а от парадигм — ко все более усложняющимся фразам-упражнениям и затем к связному повествованию — выдержан и во второй половине пособия: упражнения подводят к вопросам о браках и усыновлении, и здесь вводится занимательный рассказ, причем и в нем усыновленного тоже обучают писцовскому искусству (VII, II, 36 и сл.). И наконец, ученика подводят к умению читать связные законодательные тексты.
Любопытно, что «Ana ittisu» включает наряду с терминами, действительно характерными для юридических документов из Ниппура, также множество юридических терминов и оборотов, не дошедших до нас из документов реальной юридической практики. Видимо, автор широко черпал материал из устного обычного права, очевидно стремясь дать в руки своим ученикам шумерские формулы даже на случаи введения в сделку редко употреблявшихся клаузул, где писцы обычно переходили с шумерского на аккадский: забота о правильном шумерском языке писца-юриста стояла для автора, как видно, на первом месте. Несмотря на то что сочинение дошло в копиях, написанных на тысячу лет позже, ошибок в языке его мало (причем больше даже против литературных норм языка аккадского перевода, чем языка шумерских образцов).
Хотя этот превосходный для своего времени учебник шумерского языка для писцов-юристов (вводивший их попутно и во всю юридическую терминологию, как шумерскую, так и аккадскую) и вошел в так называемый Ниппурский канон, однако в отличие от других «филологических» текстов он впоследствии не пользовался популярностью;[271] тем не менее он известен нам из поздних ассирийских списков VIII и VII вв. до н. э. (из библиотек храма Ашшура и царя Ашшурбанапала). Потеря пособием популярности связана, как нам кажется,[272] с тем, что со второй половины правления РимСина I, царя Ларсы, и в особенности со времени Хаммурапи, т. е. как раз ко времени создания пособия, вследствие ряда государственных мероприятий резко сократился объем частнохозяйственной деятельности,[273] а затем, после разгрома шумерских школ (в Уре и Ларсе при царе Самсуилуне, а в Ниппуре — неоднократно в течение XVIII в. до н. э.) и после переноса центра клинописного образования в Вавилон,[274] столь же резко снизился уровень познаний писцов в шумерском языке; о массовом составлении документов в повседневной практике по-шумерски не приходилось и думать.
«Ana ittisu» как замечательный источник по истории вавилонской экономики, быта, культуры и права заслуживает более подробного исследования: на уровне лингвистического мышления его составителя мы останавливались в другом месте.[275] Несомненно, что автор хорошо практически знал шумерский язык, мог, очевидно, свободно говорить и довольно правильно писать на этом мертвом языке — даже совсем нестандартные слова и предложения (на это указывает большое число примеров, взятых не из документов, а из устной правовой практики и введенных, очевидно, для того, чтобы отучить начинающих писцов от манеры писать в документе все нестандартное по-аккадски); в то же время он допускал характерные для его времени аккадизмы в шумерском (-n- перед основой не только для 3-го л. ед. ч. субъекта действия, но и для субъекта состояния и прямого объекта; составная форма — ke4 в значении простого родительного падежа).
Однако ясно, что теоретических понятий у него было мало; пожалуй, его познания ограничивались только вполне последовательным различением имевшихся в аккадской филологической литературе специальных терминов, так называемых «быстрых» и «жирных» (т. е. медленных) глагольных форм (аккад. hamtu и maru, обозначение пунктуального и курсивного вида),[276] да умением различать удвоение, характерное для вида maru, от «породного» удвоения.[277] Все же ему не чужда была и идея парадигматической классификации глагольных форм, в то время как другое, и притом более позднее и более распространенное клинописное филологическое пособие — серия «SIG4 + ALAM = nabnitu» («Создание») — хотя и знало различие между формами hamtu и maru, однако не строило на их основании парадигм, а предоставляло ученикам зазубривать малоорганизованные списки самых различных глагольных форм (по-шумерски с аккадским переводом ad hoc).
При всей слабости грамматических представлений автора «Ana ittisu» это пособие все же продержалось в учебном обиходе в течение более тысячи лет и, несомненно, сыграло положительную роль как в сохранении знания мертвого шумерского языка среди вавилонян и ассирийцев, так и в осмыслении их родного аккадского языка.
Здесь нет возможности подробно рассматривать ни предметы, которые проходились в школах Ларсы, ни методы их преподавания. Очень кратко скажем лишь о преподавании математики — предмета, лежащего в целом за пределами компетенции автора настоящей книги. Подробнее о вавилонской математике лучше прочесть в специальных книгах (см. примеч. 247).
В клинописных текстах встречается несколько разных систем исчисления. Наиболее обычная — так сказать, бытовая — была связана с системой числительных, существовавшей в шумерском языке.
На наиболее древнем этапе эта система была пятеричной: 1 — as, 2 — min, 3 — *wes, 4 — lim.[278] Число 5 выражалось словом i,[279] которое, видимо, означало «пясть, рука». Далее шли «пясть + 1» и т. д. до «пясть + 4»: 6 — i-as, 7 — i-min, 8— *i-wes,[280] 9 — i-lim. Хотя язык, таким образом, различал счет на левой и счет на правой руке, счетные знаки исходили из двуручного, т. е. десятичного, счета и числа от 1 до 9 изображались соответствующим числом палочек, а на глине — полукружий или черточек, позднее превратившихся в клинообразные углубления. Из десяток собственные наименования имели только первые две: 10 — u,[281] 20 — nis; далее шли 30 — ussu — «три + десять»,[282] «два(жды) двадцать» — ni(s)-min и «два(жды) двадцать и десять» —
