Люди города Ура

же, по-видимому, только в каких-то исключительных обстоятельствах). Первый документ — из Ниппура времени СумуЭля, царя Ларсы; по тому же документу отчуждаются и жреческие доходы:[25] именно в Ниппуре, главном культовом центре Шумера и Аккада, такая торговля особенно процветала. Из Иссина известны случаи продажи частным лицам даже заведомо дворцовой земли, что прямо и указано в самой сделке;[26] в других, менее «традиционных» городах, возможно, продавали такую землю и без всяких оговорок. Правда, в изучаемом нами царстве Ларсы купля земли, особенно полей, была, по-видимому, по большей части запрещена, как и во времена III династии Ура. Общественное мнение, как видно, продолжало считать землю любого рода неотъемлемой собственностью общины и ее бога и столь же неотъемлемым владением «домов», которые эту территориальную общину составляли. К этому времени фактически уже совершенно обособились от общины и «дом» царя (e-gal, ekallu[m] «большой дом»), и «дома» богов, т. е. храмы, так что территориальную общину непосредственно составляли теперь частные «дома», которые могли образовывать либо большесемейную неразделенную общину (главным образом в сельской местности), либо индивидуальную патриархальную семью (главным образом в городах).[27] Земля и «дом» в территориальной общине были между собой неразделимы, и поэтому продажа земли была равносильна отказу продавца от гражданских прав в общине — превращению его в бездомного изгоя, и на такую сделку, по-видимому, люди шли только уж в случаях крайне бедственного положения.

Но и с точки зрения государства, каким бы паразитическим оно ни было, продажа земли, закабаление и обезземеливание бедной части населения должны были казаться нежелательными явлениями: лишенный гражданских прав раб-должник или безземельный бродяга не были бы уже для царя источником поборов и с трудом могли быть использованы в военном ополчении и даже на ирригационных и строительных повинностях. Многие цари (а может быть, и все) по стародавнему обычаю объявляли, чаще всего в первый же год своего правления и затем, через известные промежутки времени, повторно, «освобождение» (точнее, «возвращение в исходное состояние», ama-(a)r-gi, anduraru[m]), или «справедливость» (шум. ?i(g)-si-sa, misaru[m]), что означало отмену всех долговых обязательств и сделок о долговом рабстве, а также продление недоимок по налогам и сборам, а иногда и отмену сделок купли-продажи земли и возвращение ее первоначальным владельцам.[28] Последние, однако, к этому времени нередко находились до такой степени без средств, что не могли уже надеяться поддерживать даже на своей прежней земле свою семью и поэтому снова уступали свой бывший участок тому же покупателю за более или менее номинальную плату; по крайней мере такие случаи известны нам от несколько более позднего времени.

С точки зрения современной исторической науки общество царства Ларсы делилось на три класса: класс, пользовавшийся эксплуатацией рабского и плотского труда, класс, не эксплуатируемый и никого не эксплуатирующий, и класс эксплуатируемых «рабского» типа. К первому принадлежали царская семья и круг царских приближенных, которые жили за счет доходов с царского хозяйства и дележа налогов, верхушка храмового персонала, жившая за счет храмового хозяйства и приношений храму, и частные лица, члены городских и сельских общин, имевшие рабов и эксплуатировавшие рабский труд. Ко второму принадлежали земледельцы, организованные в большесемейные общины, и ремесленники. Под ремесленниками следует разуметь как частных, которые сами реализовали свою продукцию, либо через скупщиков, либо непосредственно продавая ее потребителям, так и дворцовых и храмовых, которые сдавали свою продукцию дворцу или храму; такие ремесленники жили за счет выдач либо продуктов или серебра, либо земельных наделов, которые они сами обрабатывали. Хотя эти выдачи шли из храмовых доходов, как и у эксплуатирующего класса, однако, поскольку ремесленники, со своей стороны, сдавали материальную продукцию, постольку к эксплуататорам их причислять нельзя. Наконец, в класс эксплуатируемый входили, с одной стороны, собственно рабы (и частные, и казенные, потому что рабов и особенно рабынь, например ткачих, скотниц и т. п., держали и дворец и храмы. Это показывают нам преимущественно документы III династии Ура, но нет причин думать, что при царстве Ларсы дело обстояло иначе); а с другой стороны, в этот же класс входили илоты, т. е. люди, лишенные собственности на средства производства и эксплуатируемые, как и рабы, путем внеэкономического принуждения (т. е. не через рынок), однако не подлежавшие продаже, имевшие семьи и нередко земельные наделы; они были, конечно, только в собственности дворца или храмов.

Это разделение, соответствующее современному пониманию социально-экономических отношений, носит абстрактный характер: в реальной жизни, где отношения людей определялись не обнаруживаемыми путем анализа классовыми отношениями, а сословными и профессиональными гранями, осознаваемыми самими древними людьми, четко разбить население по классовой принадлежности оказывается трудно.

Мы не знаем, как в царстве Ларсы обозначали существовавшие сословия, но по аналогии с царствами Эшнуны, Вавилона и Иссина можем предполагать, что сами древние делили общество, если не считать рабов в собственном смысле слова (wardu, ж. p. amatu[m] ), на два сословия: 1) шум. lu, аккад. awilu и 2) шум. masda или mas.ka₁₅.en, аккад. muskenu(tum). К первому относились все, кто обладал или по праву мог обладать недвижимой собственностью в составе городской или сельской общины, будь то простой член ее или царский либо храмовой человек высшей категории, т. е. обязанный царю или храму только службой, но не материальными поставками (шум. gu-un, аккад. biltu[m] ). Ко второму относились все те люди царские и храмовые (при Хаммурапи они были одинаково царскими), которые были обязаны материальными поставками (nas[i] bilti[m]), включая илотов, но исключая прямых (прежде всего частных) рабов. Разница между этими двумя сословиями была нечеткой: более искусные или удачливые из ремесленников, продолжая материальные поставки царю или храму, приобретали и свою землю (по крайней мере финиковые плантации); весьма высокопоставленного служащего — и даже неслужащего подданного — можно было обязать поставлять ту или иную продукцию в храм. С другой стороны, не только жившие и работавшие большесемейными общинами бедные земледельцы, но и множество городской бедноты, по той или иной причине не связанной с царским или дворцовым хозяйством, относились, очевидно, все же к awilu.

Существенную роль начинали играть налоги. В III тысячелетии до н. э. не существовало постоянных налогов в пользу царя со свободного населения, не состоявшего в царско-храмовом хозяйстве (состоявшее в нем было обязано поставками). Были военная и строительная повинность, от которой иногда можно было откупиться, от времени до времени появлялись те или иные специальные сборы — но все это было, как правило, строго необходимо для существования всего общества и потому не было эксплуатацией и не воспринималось как эксплуатация. Царское и храмовое хозяйства жили за счет собственных имений. С начала II тысячелетия казенные имения уменьшаются, а число различных налогов на свободное население увеличивается; храмы же начинают, видимо, жить за счет приношений жителей. В какой мере жили за счет налогов царь и его приближенные, установить трудно. До тех же пор, пока не подтверждено фактами, что налоги стали формой изъятия прибавочного продукта у трудящегося населения, мы не можем утверждать, что класс свободных общинников уже подвергался эксплуатации. Здесь речь, конечно, не идет о таких явлениях, как долговая зависимость бедных от богатых, взятие людей в залог за долги и прямое долговое рабство. Во всех подобных случаях скорее нужно говорить о переходе свободных трудящихся в класс эксплуатируемых «рабского» типа.

Заметим, что сословные обозначения (muskenu, awilu) не играли роли в конкретной деловой жизни и в деловых документах никогда не упоминаются.

По всем этим причинам, разбирая сведения об отдельных жителях Ура и пытаясь реконструировать их судьбы? мы чаще всего мало что можем сказать о классовой и даже сословной принадлежности каждого из них в отдельности. Признаком принадлежности какого-либо лица к высшему сословию awilu обычно является употребление его имени с отчеством, а признаком принадлежности к muskenu — употребление имени с профессиональным обозначением. Однако этот критерий — не абсолютный: отчество (а иногда и профессию) писцы могли опускать просто ради экономии места на весьма ограниченном пространстве глиняной плитки; иной раз и muskenu[m] величался по отчеству, ежели его нужно было отличить от тезки; и наконец, некоторые титулы, например жреческие, были настолько почетны, что их нередко помещали при имени предпочтительно перед отчеством. Все же отметим, что подавляющее большинство людей, попавших в письменные документы, принадлежали, очевидно, к сословию awilu.