- Будь это так, Дурла, они приготовили бы для меня бластер или что-нибудь помощнее, - сказал Лондо, положив руку на плечо капитану. - И я нисколько не сомневаюсь, что ты бросился бы на выстрел и прикрыл меня своим собственным телом, и умер с молитвой о своем возлюбленном императоре на устах, не так ли?
Дурлу, похоже, не привела в смущение такая сентенция.
- Для меня было бы великой честью, Ваше Величество, сослужить для вас такую службу.
- Тогда будем вместе надеяться, что такая возможность сейчас представится, - сказал Лондо.
По-прежнему обнимая Дурлу за плечи, Лондо подошел к гвардейцам, окружавшим нападавшего. Они не решались пропустить Лондо в круг, но едва Дурла подал им молчаливый знак, тут же расступились. Почему-то это вызвало крайнее раздражение Лондо. Он ведь император. Но какой от этого толк, если даже гвардейцы не торопятся исполнять его пожелания, пока не получат соответствующий приказ от своего капитана?
Впрочем, в конце концов гвардейцы все-таки расступились, и Лондо оказался лицом к лицу с ранами и болью Примы Центавра.
Перед ним, под сделанным из подручных материалов навесом, стояла центаврианская семья. Отец с низко подстриженным волосяным гребнем, и молодая мать, с длинным, по традиционной моде, хвостом волос. Такая прическа требовала ухода, её, волосы, произрастая пучком на лысой в основном голове, выглядели неопрятно и неряшливо.
Вместе со взрослыми стояли трое детей, два мальчика и девочка, почти погодки, лет двенадцати - пятнадцати. Даже если бы Лондо и не знал уже, кто из юнцов решил попрактиковаться в метании, используя его в качестве мишени, он смог бы это отгадать с первого взгляда. Мальчики, как и их родители, глядели в землю, опасаясь не то что камень, но даже взгляд бросить в лицо своему императору. Отец - отец, единственный из всех! - дрожал от страха. Отличный пример центаврианского мужества, нечего сказать.
Но девочка… Она не отвела глаз и не съежилась от страха при приближении Лондо. Горделиво выпрямившись, она смело и дерзко смотрела ему прямо в глаза. Девочка выглядела исхудавшей, выпиравшие скулы и пухлые губки несколько портили ее черты. На губах виднелась свежая кровь.
- Тебя кто-то ударил? - строго спросил Лондо, и, не дожидаясь ответа, повернулся к гвардейцам: - Кто это сделал?
- Я, Ваше Величество, - сказал один из гвардейцев и сделал шаг вперед. - Она сопротивлялась, и я…
- Пошел вон, - приказал Лондо без колебаний. - Если ты не можешь справиться с одним-единственным ребенком, не прибегая к грубой силе, тебе не может быть места в свите императора. И не смей смотреть на Дурлу! - крикнул он, чувствуя, как вскипает в нем гнев. - Пока еще я здесь властвую, а не капитан моих гвардейцев. И я говорю, что ты уволен. Немедленно уходи.
Гвардеец неловко поклонился императору и поспешно зашагал прочь. Лондо вновь повернулся к девочке и не обнаружил ничего, кроме презрения, на ее лице.
- Ты не одобряешь моих действий? - удивился он.
Лондо рассчитывал, что вопрос останется риторическим, но ответ последовал незамедлительно:
- Ты уволил одного гвардейца и теперь мнишь себя защитником народа? Не смеши меня.
- Неслыханная дерзость! - вскричал Дурла с такой яростью, будто оскорбили его, а не императора. - Ваше Величество, пожалуйста, разрешите мне…
Но Лондо поднял руку, призывая его к спокойствию, и посмотрел на девочку уже более пристальным и заинтересованным взглядом.
- Я ведь видел тебя раньше? Не так ли?
Девочка молчала.
- Отвечай своему императору! - рявкнул Дурла, и на сей раз Лондо не возражал. Одно дело юношеская дерзость - терпимость к ней, безусловно, следует считать добродетелью. Но если император задает тебе вопрос, то, Великий Создатель, ты либо отвечаешь на этот вопрос, либо отвечаешь за последствия своего неповиновения.
К счастью, девочке хватило здравого смысла, чтобы почувствовать границы дозволенного.
- В прошлом… мы уже виделись пару раз, во дворце, во время официальных церемоний, - и, поскольку Лондо, по-видимому, по-прежнему не узнавал ее, добавила: - Моей матерью была леди Целес, а отцом… лорд Антоно Рефа.
Это имя обрушилось на Лондо, как удар кузнечного молота. Лорд Рефа, некогда его союзник, мастер политических интриг, которые в конце концов обернулись для Лондо утратой всего, что было ему дорого в жизни. (12)
Одержимый жаждой власти, Рефа без раздумий устремился по пути, ведущему во тьму, погряз во лжи, двуличии и предательстве - неотъемлемых условиях успешной политической карьеры в великой Республике Центавра. Рефа, стратег и интриган старой школы, поднаторевший в хитростях властолюбивый подонок, нес прямую ответственность за гибель нескольких близких к Лондо людей. (13) И Лондо отомстил в той же манере, организовав Рефе жестокий и бесславный конец от рук разъяренных нарнов. (14)
И только много позже Лондо узнал, в какой огромной степени и он, и Рефа были всего лишь марионетками Теней. Каким бы подлецом ни был Рефа, но Лондо приписал ему ответственность за несколько деяний, в которых тот на самом деле замешан не был. (15) И часто с тех пор Лондо являлись видения, заставлявшие его почувствовать, что должен был пережить Рефа, умирая под ударами окровавленных дубинок и кулаков нарнов. В свое время мысль об этом доставляла Лондо некоторое удовольствие; теперь эти переживания наполняли его лишь отвращением и самоосуждением.
И тут Лондо вдруг вздрогнул от неожиданной догадки.
- Твоей матерью «была» Леди Целес? Это значит она…?
- Умерла, - сказала девочка бесцветным голосом.
- Я… сожалею о твоей потере, - пробормотал Лондо в ответ.
Дурла поспешил добавить:
- Как бы то ни было, императорское сочувствие не извиняет твоего отвратительного покушения на его жизнь.
- Его жизнь? Да я просто бросила в него камень, - встрепенулась девочка. - А какое еще отношение, скажите на милость, он мог заслужить своими преступлениями?
- Мои преступления, - Лондо подавил горькую усмешку. - Да что ты знаешь о моих преступлениях, дитя?
- Я знаю, что императору полагается защищать свой народ. Ты обвиняешь Регента, будто это он довел нас до такого состояния, но именно ты поставил Регента на его пост. (16) Если бы ты остался на Приме Центавра, если бы не бросил свой народ на произвол судьбы, улетев валять дурака на какой-то далекой космической станции, то, возможно, смог бы все это предотвратить!
- И куда теперь ты нас поведешь? - добавила девочка, и указала на императора дрожащим пальцем. - И к чему все эти слова о центаврианах, стоящих в гордом одиночестве? Что это за напыщенная глупость. Ведь мы пострадавшая сторона! И вместо того, чтобы добиваться справедливости, мы соглашаемся выплачивать репарации, которых не выдержит наша искалеченная экономика. А что дальше - залижем наши раны и будем сидеть, надувшись, во тьме? Почему мы не потребовали, чтобы Альянс помог нам всем, чем можно!
- А как же центаврианская гордость? - тихо спросил Лондо. - Как с этим быть, а?
- Да гори она ярким пламенем, эта центаврианская гордость! - запальчиво
