Легионы огня: долгая ночь Примы Центавры

На ее лице промелькнуло разочарование.

— Вы в этом уверены?

— Леди… поверьте мне, принятие решений — не самая моя сильная сторона.

Я принадлежу к тем, кто всегда десять раз передумает. Но на этот раз, да, я совершенно уверен.

Он повернулся к ней спиной и подождал. Он услышал шелест простыней, шорох одежды, когда она встала и оделась.

Мгновением позже ее рука скользнула по его спине, и она проворковала:

— Тогда спокойной вам ночи, посол.

— И тебе спокойной ночи, — сдавленно ответил Вир.

Он выждал до тех пор, пока за ней не закрылась дверь, и только тогда осмелился развернуться. Облегченно выдохнул, увидев, что она действительно ушла.

Дурла. Ее послал Дурла. Одна мысль об этом привела его в ужас. Более того, повернувшись к ней спиной, он, незаметно для нее, напряженно следил за ее тенью, чтобы убедиться в том, что она не бросится на него с ножом. Это было бы вполне в духе Дурлы.

— Теперь я вспомнил, почему старался держаться как можно дальше от Примы.

Центавра. Ненавижу это.

Убедившись в том, что его дверь заперта, он быстро прыгнул в постель. Но сон не приходил к нему. Вместо этого он лежал на спине, разглядывая потолок, и думал о том, что ему сказал Лондо. Он говорил так бессвязно и беспорядочно, будто не мог собрать свои мысли воедино.

Кто такой этот Рем Ланас? И причем тут император Кран? И…

Эта загадка. Про то, что было величественнее, чем Великий Создатель.

Причем тут эта загадка? По правде говоря, она совершенно ни во что не вписывалась.

Что же может быть величественнее, чем Великий Создатель? Остальная часть загадки не имела смысла, потому что истина в том, что нет ничего величественнее Великого Создателя. Совершенно невозможно понять, почему он позволил их республике скатиться в такой хаос, почему он допустил эту бомбардировку и…

Вдруг Вир сел, широко раскрыв глаза. Он ощутил почти детскую радость.

— Ничто, — произнес он вслух. — Ответ — ничто.

Это было так здорово. Ничто не может быть величественнее Великого.

Создателя, нет ничего страшнее корабля Теней…. Вир сам был готов это подтвердить. У бедного ничего нет. Богатому ничего не нужно. А если ничего не есть…. то умрешь.

Хорошая загадка. Заставляет задуматься.

Но потом Вир подумал о том, о чем еще ему говорил Лондо. О чем-то…

Что там он сказал, дословно?

«Все, что нас окружает, все, что мы восстановили, вся власть, что принадлежит мне…. все это заставляет меня задуматься о том, что у меня есть на самом деле. И не только об этом, но и о том, что будет у всех нас меньше, чем через неделю». И он еще намекнул, что это является частью великой загадки жизни.

Ничто. Лондо сказал ему, что он чувствует, что у него ничего нет. Как будто он хотел убедить Вира в том, что ему сильно нехорошо сейчас. Но зачем?

Почему бы ему просто не подойти и не сказать об этом? Почему он так страдает, если ему представилась возможность восстановить Приму Центавра такой, какой он хотел? В чем трагедия, отчего эта печаль?

И… у них тоже ничего не останется? Меньше, чем через неделю?

Бессмыслица какая-то.

Или, возможно, в этом был некий смысл, а у Вира просто не хватало мозгов или желания собрать воедино все части мозаики.

На следующее утро он направился прямиком в тронный зал, но гвардейцы преградили ему дорогу.

— Мне необходимо увидеть императора, — заявил он.

Гвардейцы просто смотрели сквозь него так, будто он ничего не сказал.

— По неотложному делу.

— Боюсь, что император сегодня никого не принимает, — раздался позади него чей-то голос. Это был Дурла, он неторопливо шествовал по коридору с таким видом, будто был у себя дома. Виру показалось, что Дурла считает себя хозяином дворца.

— А почему?

Дурла пожал плечами.

— Я не обсуждаю приказы императора, посол. Я просто им повинуюсь.

Полагаю, что вы поступаете аналогичным образом.

— А откуда мне знать, что это его приказы? — продолжал настаивать Вир. — Как мне узнать, может, его уже нет в живых?

Кажется, одно это предположение напугало Дурлу.

— Я потрясен вашими предположениями о существовании заговора против императора, посол. Уверяю вас, сейчас он находится в тронном зале. Просто он желает уединения.

— Посмотрим, — запальчиво сказал Вир. — Пока я…

Двери тронного зала внезапно распахнулись.

Вир повернулся, всмотрелся, и сразу увидел Лондо. Он сидел на троне строго выпрямившись, глядя прямо перед собой, не подавая никаких признаков жизни, будто манекен. А потом Лондо слегка повернул голову в его сторону.

Кивнул, как бы говоря: «Все в порядке. Ступай». Повернул голову обратно и снова уставился перед собой в одну точку, не говоря ни слова, никак не показывая, что знает том, что Вир до сих пор стоит в дверях.

Вир отступил назад, и двери закрылись. Он повернулся к Дурле, который улыбнулся и произнес:

— Желаю вам добраться до Вавилона 5 без приключений. Приезжайте к нам снова… как можно скорее.

После чего развернулся и зашагал туда, откуда пришел.

Спящий почти пробудился. Темный был рядом. Он почувствовал его приближение, и готовился к пробуждению. Спящий по-прежнему прятался во тьме, ожидая своего шанса, готовясь ухватиться за возможность послужить темному.

Он чувствовал себя совершенно сбитым с толку. Будто его разум некогда был расщеплен на две части, которые сейчас впервые пытались соединиться. Будто он случайно встретил своего брата- близнеца, с которым был разлучен с самого рождения.

Он поймал себя на том, что уже долгое время рассматривает тени. В Трущобах их хватало, даже с избытком. Каждая из них казалась плащом, под которым она прятала свои загадочные тайны. Было время, когда спящий, подобно большинству людей, боялся теней. Но теперь он заметил, что рад им, что ему приятна их прохлада.

Потом тени начали звать его… особенно одна из них. Он почувствовал, что его тянет к ней, в определенный угол. Вокруг никого больше не было. Шаг за шагом он неуверенно приближался к ней, впервые чувствуя, что его жизнь обрела какой-то смысл. Действительно, в последнее время какая-то необычайная пустота заполнила все его существо.

Он вспомнил своих родителей, как мать прижимала его к себе, как отец, давал ему первые уроки. Он вспомнил их…. но как-то отстранено, будто воспринимал их образы лишь разумом, а сердце ничего не чувствовало.

Он вспомнил свою первую возлюбленную, прикосновение ее тела, тепло поцелуя. Он помнил ее…. но совершенно бесстрастно. Он знал, что был ею увлечен, но воспоминание не пробудило никаких чувств.

Как будто вся его жизнь стала похожа на кино, которое он смотрел, но не переживал