заползшего к вам одинокого дружка — эй, змей, часом не околей, — которому взбредет в голову свернуться калачиком у вас под простыней, а утром, когда вы проснетесь, укусить и отправить на тот свет; за исключением этой милой компании, беспокоиться не о чем), я чувствовала себя неуютно, потому что не знала, увижу я утром своих верблюдов или нет. В сумерках я стреножила их, вынула затычки из колокольчиков и привязала Голиафа к дереву. Поможет ли это, спрашивала я себя? И слышала в ответ:
— Все будет хорошо, друг (заклинание, самое близкое к изречениям дзэн [21].
Разгрузка отнимала у меня гораздо меньше сил, чем навьючивание. С разгрузкой я справлялась всего за час. Потом я собирала дрова, разводила костер и зажигала лампу, бегала к верблюдам, доставала кухонные принадлежности, припасы, кассетный магнитофон, кормила Дигжити, бегала к верблюдам, готовила ужин и снова бегала к верблюдам. Они пережевывали жвачку, задрав головы, вид у них был вполне счастливый. У всех, кроме Голиафа. Он отчаянно орал и призывал свою маму, но она, слава богу, не обращала на него ни малейшего внимания.
В тот первый вечер я приготовила ужин из сублимированных продуктов. По виду эти непомерно превозносимые заменители человеческой пищи напоминали куски картона. Фрукты тем не менее оказались вполне приятными, их можно было есть просто как сухое печенье, но мясо и овощи, постояв на огне, превратились в безвкусное месиво. Во время путешествия я скормила все пакеты с сублимированным мясом и овощами верблюдам, а сама постоянно употребляла один и тот же набор продуктов: неполированный рис, чечевицу, чеснок, готовый кэрри [22], растительное масло; я делала блины из овсянки, кокосовых орехов и яичного порошка, запекала в углях корнеплоды, пила какао и чай с сахаром, медом и порошковым молоком и изредка, как самое изысканное лакомство, открывала баночку сардин или баловала себя итальянской колбасой, сыром, консервированным компотом, апельсином или лимоном. Мой рацион дополняли таблетки витаминов, дикие дары пустыни и время от времени кролики. Я не только не страдала от ограниченности выбора продуктов, но даже поздоровела и превратилась прямо-таки в неуязвимую амазонку: раны и царапины заживали на другой день, в темноте я видела почти так же хорошо, как при солнечном свете, а мои мускулы заряжались энергией, казалось, прямо из воздуха.
Разделавшись со своим первым бездарным ужином, я подбросила дров в огонь, снова сбегала к верблюдам и вставила в магнитофон кассету с курсом языка питджан-тджары. Ниунту палиа нйинанйи. Ува, палйарна, палу нйинту, бормотала я вновь и вновь, глядя на ночное небо, усыпанное миллионами ярко сияющих звезд. Луны в ту ночь не было.
Дигжити, как всегда, посапывала у меня на руках, и я тоже клевала носом. С первого же дня у меня появилась привычка просыпаться один-два раза за ночь и прислушиваться к звуку колокольчиков. Некоторое время я ждала, потом, если ничего не слышала, окликала верблюдов, чтобы они повернули головы и колокольчики зазвенели, а когда эта хитрость не помогала, вылезала из мешка и шла их искать. Обычно они уходили не дальше сотни ярдов от лагеря. Я возвращалась и сразу же снова засыпала, а утром едва помнила, что вставала среди ночи. Когда я просыпалась до зари, у меня было по крайней мере одной заботой меньше. Верблюды топтались вокруг моего спального мешка ровно на таком расстоянии, чтобы оставить меня в живых. Они пробуждались в одно время со мной — примерно за час до восхода солнца — и требовали свой первый завтрак.
Мои верблюды были еще молоды и продолжали расти. Зелейке, самой старшей из них, было, наверное, четыре-пять лет. Дуки приближался к своему четырехлетию, а Бабу едва исполнилось три года, все — сущие младенцы, учитывая, что верблюды доживают до полувека. Поэтому им нужно было есть как можно больше. Во время путешествия я всегда исходила прежде всего из интересов верблюдов, а потом уже из своих. Мне казалось, что для своего юного возраста они несут непомерно много, хотя Саллей, конечно, поднял бы меня на смех. Он рассказывал, как однажды верблюд встал с тонной груза на спине, и считал, что обычно верблюд способен нести около полутонны. Навьюченному верблюду трудно встать и опуститься на землю. Нести поклажу гораздо легче. Но очень важно, чтобы груз был распределен равномерно, иначе седло начнет натирать, раздражать верблюда, на спине появятся ссадины, поэтому вначале я навьючивала верблюдов, соблюдая все мыслимые меры предосторожности и десять раз проверяла, правильно ли распределены вьюки. На второй день погрузка заняла у меня около двух часов.
Утром я обычно ела очень мало. Разводила костер, кипятила один-два котелка чая, остатки выливала в небольшой термос. Иногда мне страшно хотелось сладкого, я насыпала в котелок две столовые ложки сахара и с жадностью набрасывалась на мед или пила кокосовое молоко. Но ожирение мне не грозило.
В первые дни я больше всего тревожилась, не развалится ли упряжь, не будут ли натирать седла, справятся ли верблюды с непривычной нагрузкой. Беспокоилась о Зелейке. Дигжити чувствовала себя прекрасно, но иногда сбивала лапы. Я сама была на верху блаженства, хотя к концу дня еле передвигала ноги. Двадцать миль в день, шесть дней в неделю — таков был мой план. (А на седьмой день она отдыхала.) Увы, это удавалось не всегда. Я хотела пройти побольше на случай, если что-то случится и мне придется застрять где-нибудь на несколько дней или недель. Я была связана некоторыми обязательствами и не могла относиться к срокам своего путешествия так беззаботно, как мне бы хотелось. Я боялась идти через пустыню летом и обещала «Джиогрэфик» завершить свое путешествие до конца года. Таким образом, в моем распоряжении оставалось шесть месяцев, то есть вполне достаточно времени, тем более что в случае нужды я могла задержаться еще месяца на два.
Пока я складывала вещи и затаптывала костер, верблюды успевали часа два попастись. Я наматывала носовой повод Зелейки на хвост Баба, носовой повод Дуки — на хвост Зелейки и приводила их в лагерь, привязывала недоуздок Баба к дереву и очень вежливо просила верблюдов лечь. Сначала я подкладывала потники и надевала седла в том порядке, в каком верблюды лежали, потом затягивала подпруги, просовывая их под брюхом и перекидывая через грудину. Разматывала носовой повод и привязывала его к седлу. После этого начиналось навьючивание: одна сумка, на другой бок еще одна, непременно равная по весу. Вес сумок я проверяла раз сто, затем наконец приказывала верблюдам встать, снова подтягивала подпруги и потуже завязывала веревки. Все в порядке, можно идти. Еще раз оглядываю сумки. Пошли. Хей-хо! [23]
И надо же было случиться, что на третий день пути, когда я еще ничего толком не понимала — зеленый юнец на зеленой травке, — когда я еще слепо верила картам и не сомневалась в их непогрешимости, даже если они вступали в явное противоречие со здравым смыслом, надо же было случиться, что я увидела на карте дорогу, явно не существующую в действительности, а нужной мне дороги на карте не оказалось.
— Ты умудрилась потерять не что-нибудь, а дорогу, — сказала я себе, не веря собственным глазам. — Бывает, что пропустишь поворот, колодец, какой-нибудь хребтик, но дорогу, большую дорогу!
— Не кипятись, малышка, успокойся, все будет хорошо, друг, только не теряй голову, только не теряй голову.
Моему сердцу вдруг стало тесно в груди, как пальме в клетке канарейки. Я ощутила беспредельность пустыни животом, шеей. Никакая непосредственная опасность мне не угрожала, я с легкостью могла найти Арейонгу по компасу. Но что, если такое случится, когда я окажусь неизвестно где, стучало у меня в мозгу, что, если это случится миль за двести до ближайшего человеческого жилья? Что, если… что, если… Я вдруг почувствовала себя песчинкой в беспредельном пустом пространстве. Я могла вскарабкаться на холм, бросить взгляд на горизонт, слившийся с голубизной неба, и не увидеть ничего. Ничего.
Я вновь уставилась на карту. Полная неразбериха. Я находилась примерно в пятнадцати милях от поселения, но вместо песчаника и перекати-поля на карте пролегало мерзкое широкое шоссе. Идти в этом направлении или нет? Куда, черт возьми, ведет это проклятое шоссе? Может быть, к какой-нибудь новой шахте? Посмотрела на карту — ни одна шахта в этих местах не значилась.
Я уселась поудобнее и решила сама дирижировать ходом собственных мыслей. Начнем по порядку. Прежде всего ты не заблудилась, ты просто оказалась не там, где предполагала, нет, нет, ты прекрасно знаешь, где находишься, поэтому возьми себя в руки, перестань кричать на верблюдов и пинать Дигжити. Рассуждай спокойно. Разбей лагерь, благо здесь сколько угодно корма для верблюдов, и используй остаток дня на поиски этой злосчастной дороги. А если не найдешь, иди напрямик. Подумаешь, проблема. И перестань, пожалуйста, размахивать руками, ты не ветряная мельница. Где твоя гордость? То-то же.
