С другой стороны, если он не отдаст им эту девицу и де ля Герша, Джилберт Фолиот и его клирики – король был готов побиться об заклад – уготовят им не лучшую участь. Тамплиеры обеспечили свое положение в Англии займами в королевскую казну. Трудно отказать в любезности одному из богатейших и могущественнейших ростовщиков Англии. Но, кроме того, Генрих Второй понимал положение тамплиеров, столкнувшихся с отступничеством одного из своих братьев, а о таком доводилось услышать редко. И затруднение рыцарей Храма было очевидным.
И, думал Генрих, наблюдая за коленопреклоненным командором, у них нет способа вернуть заблудшую овцу в свое лоно иначе, как пленив ведьму, околдовавшую его. Возможно, они считали, что если девицу заточить в Париже, то ее демонические силы заставят де ля Герша последовать за ней.
Король знал, как ненавистна была им сама мысль обращаться за помощью к нему. Генрих ясно читал это на лице командора. Но девушка была его подданной, и потому они нуждались в его позволении.
Все это время Джилберт Фолиот что-то нашептывал на ухо то одному, то другому епископу Англии, и епископы вслух выражали серьезную обеспокоенность по поводу предполагаемого ведьмовства девушки и вызванных этим слухов, распространившихся столь широко. Отцы церкви были особенно озабочены бытующим в народе мнением, что девушка была одновременно и волшебницей, и святой. Такая мысль была как невозможной, так и опасной. Недостаточно оставить ее доживать свою жизнь в таком отдаленном месте, как монастырь Сен-Сюльлис, потому что слишком уж много поклонников захотели бы увидеть ее.
– Перестаньте! – прикрикнул на них Генрих, отмахнувшись от своего советника.
Пожав плечами, Джилберт Фолиот выпрямился во весь рост. Подошел рыцарь и вновь наполнил чашу короля.
Генрих сидел, опустив глаза в чашу с вином и представляя золотоволосую девушку. Иисусе, что за дьявольская была эта ночь! Он был полупьян и ничего не мог поделать.
Король вспоминал, как она выглядела. Девушка казалась погруженной в себя, далекой, серьезной, и ее изумрудные глаза сверкали в свете камина, как драгоценные камни. Он не ожидал, что она так прекрасна, столь желанна и телом, и лицом. И в голову ему пришли обычные для него мысли, как он уложит ее к себе в постель после того, как с предсказаниями судьбы будет покончено. А потом какой-то ей одной ведомой силой она сумела полностью изгнать эти мысли из его головы, и это было очень мудро.
Он помнил также, что она пользовалась своим даром, не ведая того, что это, и говорила все, что могла угадать в будущем, не хитря, совершенно естественно. И он понимал, что только так она и может угадывать судьбу. К тому же ему казалось, что она мало что знала о своем особом даре или почему он был ей дан.
И уж, конечно, она не сделала ни малейшей попытки «околдовать» его, а тамплиеры обвиняют ее именно в этом. Генрих сомневался, что эти воинственные монахи, постоянно заигрывающие с оккультными науками в своих парижских подземельях, понимают, что означает это слово – «колдовство».
Потом королю снова представился тот ужасный момент, когда он увидел, как с ее руки и шахматной фигурки из слоновой кости, которую она сжимала в кулачке, закапала кровь.
Боже мой! Этот вопль по утраченному сыну все еще отдавался болью в его сердце!
Внезапно король накрыл лицо дрожащей рукой и застонал. Боже всемогущий! Как он мог сказать, что это прекрасное дитя с золотистыми волосами и кожей могло причинить ему такую великую печаль? Он сидел с ней за столом и задавал ей вопросы, провоцируя ее показать свой «талант». Как и хотел, он увидел и узнал все.
Она сказала, что шотландский лев будет лежать у его ног. Так и случилось: король Уильям Лев побежден и взят в плен. Он стал узником короля Генриха. Что же касается размолвки с папой римским из-за убийства архиепископа, то он принес публичное покаяние, мучительное для него, и считал, что Бекет, черт бы его побрал, удовлетворен, где бы он там ни был.
И точно, как она и сказала, когда он допытывался у нее и разжал ее руку с истекающим кровью конем, что его возлюбленный старший сын Генри действительно мертв. А теперь сторонники молодого принца, а их было немало, ненавидели его.
Все, что она сказала, сбылось, говорил себе Генрих. И даже в ужасный момент откровения он был уверен, что она всего лишь средство, которое использовал вестник смерти, чтобы облечь эту весть в слова.
Матерь Божия! Кто может осудить его за то, что он отослал девушку? Он надеялся, что никогда больше ее не увидит. Он не испытывал жажды мести, только печаль.
– Ваше величество, – обратился к нему Джилберт Фолиот, – поговорите со мной. – Епископ поспешно сделал знак рыцарю с кувшином вина. – Все ли с вами в порядке?
А теперь, говорил себе Генрих, тамплиеры хотят заполучить ее, считая, что она стала причиной отступничества и падения де ля Герша. А английские епископы, всегда готовые найти корень зла, особенно если речь идет о красивой молодой женщине, были бы счастливы предать ее церковному суду и устроить в Йорке дознание и процесс.
Внезапно король поднялся с места.
– Я отдам ее вам, – сказал он.
Пока изумленный Фолиот смотрел на него, Генрих передал петицию тамплиеров одному из писцов.
– Ее привезут в ваше отделение в Эдинбурге. Я сам назначу рыцаря, который это сделает, – сказал он тамплиеру. – Это будет один из моих рыцарей, происхождение, семья и благородство которого таковы, что, клянусь честью, он не поддастся никаким колдовским чарам этой ведьмы. Джилберт, – обратился он к епископу, – куда ты его поместил? Пошли за смотрителем и тюремным надзирателем. Сейчас мы найдем нашего несравненного рыцаря и сообщим ему эту весть.
Магнус пребывал в забытьи, поэтому с трудом, нетвердо держась на ногах, поднялся, услышав поворот ключа в замке, и попытался привести в порядок свою помятую одежду.
В тусклом свете, освещавшем нижнюю часть донжона, он сначала не мог разглядеть фигуру, стоявшую в дверях, заметил только, что фигура эта была приземистой, плотно сбитой, и держался пришедший с вызывающей самоуверенностью. Магнус также обратил внимание на цвет его волос – они казались светло- рыжими, тусклыми, почти выцветшими.
