— Рассказывает ли он вам истории, например, о Боге? — подсказал Инквизитор.
— Нет, ваше преосвященство.
— Тогда, может, об эльфах. Об эльфах, созданиях ночи, колдунах, о чем-то подобном? Разнятся ли его истории или каким-то образом напоминают одна другую?
Я растерялся. Истории казались спокойной гладью пруда, отражающей мир. Ты не пытаешься заглянуть под поверхность или уточнить, о чем они. А если пытаешься, то отражение расплывается и история теряет свои очертания.
Правда, Инквизитор желал чего-то определенного.
Он сидел совершенно неподвижно, глядя на меня, как ящерица на муху.
Его взгляд был таким напряженным, что у меня разгорелось лицо.
— Они о том, что вокруг, — сказал я после молчания, казалось длившегося несколько недель. — О нас и о горах. Об этом он рассказывает нам истории.
— Так вот почему вы следуете за ним? Ради историй об этой земле?
— Да…
Чувствуя мои колебания, Инквизитор подсказал:
— И…
Это прозвучало как команда, а не вопрос.
— Ради ходьбы, ваше преосвященство.
На этот раз на мгновение растерялся Инквизитор.
— Ради ходьбы? — переспросил он.
Я кивнул.
— Вы ходите с ним ради ходьбы?
Он не стал уточнять, но он понял.
Важна была ходьба.
Так началось мое предательство мавра.
¦
Ходьба важна. Мавр знал это. В дни сразу после прибытия Инквизитора мавр еще оставался на свободе. Должно быть, он понимал, что происходит, вероятно, догадывался о возможном исходе, но бежать не пытался. Он просто продолжал жить так, как жил: ходил и говорил, говорил и ходил, как будто тропы, по которым он ходил, не имели конца, как будто истории, которые он рассказывал, были неподвластны времени.
Возможно, вы не понимаете этот род ходьбы. Возможно, пришлют кого-то другого, но подозреваю, что знаю, каким будет человек (я хорошо усваиваю уроки), который первым прочтет эти слова. Определена ли ваша ходьба чем-то менее предсказуемым, чем ковры, плиты, аркады и стены? Когда вы в последний раз прошли пешком дальше конюшни? Знаете ли вы хоть одну дорогу кроме той, что ведет к дверце вашей кареты? Случалось ли вам преодолевать какое-либо расстояние не на спине лошади или палубе корабля? Подобное движение по милости стихии или благодаря трудам животного не является развитием. Это просто купленное перемещение. Вы оплачиваете свой путь. Таким способом мы, состоятельные люди, организовываем нашу жизнь. Путешествие, пристанище, еда — все они куплены. Мы оплачиваем свой путь от рождения до смерти. Но если это все ваши деяния, то вы мало испытали, а поняли еще меньше. Вы лишь научились собирать немного удобств вокруг своей персоны — ничтожное умение.
Ходьба, наоборот, трудна. Она утомительна, зачастую неудобна, иногда опасна. Но ее нельзя купить или продать. Мы не ходим лучше оттого, что наш кошелек тяжелее. Мы есть то, что мы есть — не больше и не меньше, мы ничего не теряем из-за отсутствия монеты, ничего не приобретаем за кусок золота. В результате, когда мы идем, мы соразмеряем себя с миром. И мы видим, как мы малы. Ходьба учит тому смирению, что вы симулируете перед лицом Бога, но отбрасываете при общении с людьми. Благодаря ходьбе мы раскрываем свои возможности.
Вот одна из историй, рассказанных мне мавром. Один ученый муж, усевшись в лодку, спросил лодочника, изучал ли тот грамматику. Когда лодочник ответил отрицательно, ученый презрительно усмехнулся и заявил, что лодочник потерял половину жизни. Разразился шторм, и лодка начала тонуть. Лодочник спросил ученого, учился ли тот плавать, на что ученый ответил отрицательно. «Тогда ты потерял всю свою жизнь», — сказал лодочник, нырнул в море и поплыл к берегу. С помощью такого подхода мы впервые отстаиваем свою независимость, и его следует развивать в последующей жизни, дабы леностью и ухищрениями не подавить стимулирующие инстинкты. Младенец начинает ходить, чтобы познавать свой мир и получать желаемое. То есть мы ходим, чтобы учиться и познавать самих себя. Следовательно, ходьба есть материальное выражение свободной воли. Чтобы не иссушить этот дар свободной воли, чтобы не свести жизнь к простому существованию, мы должны ходить и ходить всю нашу взрослую жизнь, исследуя, выискивая, познавая.
Ребенком я не понимал, насколько важна ходьба. Я чувствовал, что она связана с рассказами, что мавр соразмеряет свои рассказы с длиной шага, как ныне я соразмеряю свои изречения с пределами этого помещения, однако то, что ходьба является формой изложения историй, способом поисков своего пути в этом мире, — это озарение пришло ко мне позже, когда мое предательство мавра послужило мне неожиданным уроком.
Естественно, не каждая история и не каждая прогулка приведут к желаемой цели. Когда мы слышим рассказ или идем по тропе, мы следуем путем, по которому кто-то уже шел в прошлом. Рассказ или путь вовсе не обязательно приведут нас туда, куда мы хотим прийти, но каждый из них является дорогой в этом мире. Для познания окружающего мира каким-то другим способом мы не обладаем ни умом, ни талантом, ни временем. И если дорога не привела нас туда, куда мы надеялись, не важно. Важно лишь то, как мы туда попадаем.
Сознаете ли это вы, передвигающиеся лишь на чужой спине? Может, я оказываю вам плохую услугу. Я вспоминаю, как читал, что до изгнания мавров, в дни, когда еще искали возможности
«Шип-шип» — так говорил мавр. Когда мы бесшумно двигались, выслеживая какого-нибудь зверя, тихонько возвращаясь домой в темноте, осторожно приближаясь к ручью, чтобы загрести форель, он улыбался и шептал: «шип-шип». Эти слова должны были заглушить наши тихие шаги, но мавр воспользовался ими и в другом случае, о котором я расскажу позже, но тогда движение не имело значения. Он советовал соблюдать осторожность, ибо мир, по которому мы идем, не всегда к нам благосклонен. Я так и не научился той осторожности, вот почему я ожидаю вашего прибытия. Однако все остальное я осознал… в конце концов.
Когда Инквизитор отпустил меня, я поспешил прочь так быстро, как позволяли тяжелые ведра. Я не чувствовал, что сделал нечто плохое, что внес свою лепту в гибель мавра, и, по справедливости, я до того момента едва ли сказал что-то, что могло его погубить. Однако я сделал свой первый шаг на пути к предательству. Тот путь был туманен и пока еще не имел ясной цели. Тем не менее я хотел убежать как можно дальше от чужого невозмутимого существа в богатом одеянии. И я хотел подавить возбужденную им тревогу. Не стоит удивляться, что, выполнив эту задачу, я отправился побродить. Вот один из жизненных парадоксов. Ходьба — и дорога в мир, и способ бегства от мира. Ходьба — времяпрепровождение одиноких и утешение слабых.
