Брайтспарк Тафурандика — африканец, шестидесяти лет с небольшим, волосы черные, короткие, курчавые; слуга повествователя; любитель горячительных напитков, говорлив.
Бен — африканец, пятидесяти лет с небольшим, волосы черные, короткие, курчавые; личный следопыт и помощник Томпсона.
Грэм Холл — европеец, тридцати лет с небольшим, шатен, объездчик, нрав спокойный.
Ричард Пик — европеец, двадцати лет с небольшим, шатен объездчик, полон энергии.
Невин Лийс-Мей — европеец, двадцати лет с небольшим белокурый, объездчик, нрав сдержанный.
Поль Куце — европеец, тридцати лет с небольшим, белокурый, инспектор по охране дичи, знаменитый охотник, вместе с Томпсоном руководит операцией «Носорог»; весьма выдержан; это он обращался к прорицателю.
Капеса — африканец, сорока лет с небольшим, волосы короткие, черные, курчавые; личный следопыт и помощник Куце.
Джон Осборн — европеец, тридцати лет с небольшим, волосы темные, объездчик, весьма добродушен.
Дэвид Скэммел — европеец, около двадцати пяти лет, шатен, объездчик, полон энергии.
Прочие
Вступление
В это время года пересыхали все реки, кроме одной, и в том месте, куда дикие животные приходили на водопой, она текла очень медленно, едва пополняя каменистые и песчаные лужицы, и солнце накаляло камни и белый песчаный берег. Звериная тропа спускалась к реке через сухие, жаркие, глухие заросли.
Две из ловушек, расставленных местным браконьером у водопоя, были замаскированы на самой тропе. Но сперва они побывали у колдуна, а тог прочел над ними заклинание мушонга, чтобы они принесли счастье и не были украдены другим охотником. Это были широкие петли из многожильного стального троса толщиной три восьмых дюйма. Одна подвешена на уровне головы будущей жертвы, ниже помещена вторая, для ноги. Конец верхней петли привязан к срубленному браконьером толстому бревну, нижняя петля прикреплена к стволу дерева мопани, растущего возле тропы.
В этот тихий, знойный африканский вечер на закате шли на водопой носорожиха и ее детеныш. Самка была высотой сто шестьдесят пять сантиметров и весила около тонны; трусивший следом за ней трехмесячный детеныш не достиг еще и метра. Оберегая его, мать — воплощение быстрой, грозной, бронированной мощи — шла впереди, но она не заметила ловушек. Огромная задняя нога тяжело ступила прямо в нижнюю, а голова просунулась в верхнюю. Почувствовав, что петли затягиваются, носорожиха захрапела и рванулась вперед, чтобы сбросить их, но петли только еще туже затянулись, врезаясь в шею и в заднюю ногу, и она взревела и заметалась, и ею овладело бешенство.
Носорожиха рвалась вперед, и трос врезался все глубже, и дерево закачалось, и она захлебнулась собственным ревом. Трос пропорол толстую кожу, и хлынула кровь, а она продолжала вырываться, и одна петля стиснула ее широкое дыхательное горло, а другая кромсала сухожилия задней ноги. Обезумев, она сипло ревела и мотала шеей и громадной рогатой мордой, вращала налитыми кровью, полными ужаса глазами, а трос продолжал вгрызаться в ее тело. Носорожиха, одержимая ужасом, встала на дыбы, дергая могучей головой, и тяжелое бревно, к которому была прикреплена верхняя петля, ползло по земле, а она ревела и мычала, выгибала огромную спину и металась взад и вперед, и трос неумолимо врезался все глубже, и она упала — подвела вздернутая вверх окровавленная задняя нога. Ударилась широченной грудью, так что дрогнула земля, и перевалилась на бок, разбрасывая пыль толстыми ножищами. Тяжело поднялась и снова, как и рассчитывал браконьер, ринулась вперед, силясь освободиться от ловушек — и затягивая петли сильнее; и она опять грохнулась на содрогающуюся землю, дергая головой и ногой, и поднялась на дыбы, колотя по воздуху здоровенными копытами передних ног; попыталась достать ногой петлю на шее, чтобы сорвать ее, но не дотянулась и снова грохнулась; сделала попытку зацепить трос рогом, не вышло, изогнулась и направила длинный рог к нижнему проводу, но верхняя петля отдернула голову назад, и носорожиха опять упала со всего маху, обдирая себе брюхо, и трос затянулся еще туже. Все это время детеныш метался взад-вперед около нее, насторожив уши и стуча копытцами, то отскочит, то подбежит, то, объятый тревогой и страхом, упадет, оступившись; и он непрерывно визжал и скулил, с ужасом глядя, как бьется его огромная родительница. Животные, которые шли на водопой, слышали страшный гул и треск и хрипы, они прядали ушами и опасливо принюхивались к воздуху, возбужденно переступали ногами и топтались по кругу, торопливо пили воду и бегом возвращались в заросли. Целых десять минут громадная самка с налитыми кровью глазами рвалась из западни, ревела, грохалась на землю и снова поднималась в облаке пыли, и дерево качалось, и толстое бревно дергалось, и трос нещадно терзал тело, и носорожиха задыхалась. На одиннадцатой минуте порвалась нижняя петля.
Петля порвалась вдруг, и самка упала, тотчас опять взгромоздилась на ноги и, обезумевшая, затрусила по звериной тропе, волоча за собой бревно на тугом ошейнике. Она трусила, ничего не видя перед собой, сипя и задыхаясь, и детеныш бежал вдогонку галопом, и бревно прыгало следом за ней. Она мотала огромной головой, силясь освободиться от удавки. Дергала грохочущее, подпрыгивающее бревно, и на задней ноге болтался конец врезавшейся в ногу петли. Носорожиха ломилась через заросли прочь от реки, вверх по склону бугра, вниз по другому склону, и она сорвалась в лощину, с шумом покатилась вниз, увлекая за собой гулкие камни, и детеныш, визжа, скатился за ней, и она с трудом поднялась и опять побежала, и прыгающее бревно волочилось за ней, цепляясь за камни и кусты и с каждым разом все туже затягивая петлю. Десять минут бежала она, оглашая заросли топотом, спасаясь от муки, и детеныш, прижав уши, догонял ее неуклюжим галопом; десять минут ломилась через заросли все медленнее и медленнее, задыхаясь и спотыкаясь, потом бревно сделало свое дело — застряло между камнями и рвануло ее за шею, и она рухнула.
Носорожиха напряглась, чтобы встать, задыхаясь, борясь с натянутым тросом, дрожа всем телом, разинув пасть и раздувая ноздри; попыталась встать, и налитые кровью, обезумевшие глаза были готовы выскочить из глазниц, она тужилась и хрипела, и кровь струилась по ее шее и хлестала из ноги; она снова и снова рвалась, но всякий раз удавка осаживала ее, все глубже врезаясь в шею, и ничего не получалось, и она обмякла, навалившись на согнутые в коленях ноги, а тутой трос крепко держал ее голову. Черное доисторическое животное лежало, дрожа и задыхаясь, и могучие бока с обручами ребер вздымались, втягивая воздух, и ноздри были широко раздуты, и из разинутой пасти вырывались приглушенные сиплые звуки, и обезумевшие, измученные глаза были готовы лопнуть от прилившей крови, и шумное, тяжелое дыхание разносилось далеко-далеко в закатной тишине.
Запыхавшийся детеныш стоял рядом в сумраке, весь в ссадинах от ушибов, которые получил во время лихорадочной погони за матерью. Сторожко поводя длинными ушами и прерывисто дыша, он метался вокруг своей могучей распростертой родительницы и топал, и пыхтел, и жалобно повизгивал. В этот день он еще совсем не пил воды. Детеныш долго метался и скулил и опасливо вертел ушами, потом смирился с необычным поведением матери, и ему захотелось пить. Посапывая и поскуливая, он стал искать соски, тыкаясь мордой в материнский бок. Носорожиха лежала, задыхаясь, а детеныш прижал уши к голове и опустился на колени, но она лежала неудобно, тогда он сам распластался на животе, протолкнул голову под ее заднюю ногу, ухитрился поймать ртом сосок и принялся сосать.
Взошла луна, и носорожиха по-прежнему лежала, вздымая серебристые в лунном свете бока, и черная кровь лилась из шеи и задней ноги; она хрипела и задыхалась, и детеныш громко сосал. Удавка сжимала дыхательное горло, но через некоторое время она все-таки немного отдышалась. На ноге петля пропорола мясо до кости. Теперь, когда носорожиха обмякла, нахлынула боль, дикая, жгучая, пульсирующая боль там, где тугой трос врезался глубоко в шею и в ногу. Но до смерти было еще далеко.
В лунном свете появились гиены. Припадая к земле, чуя запах крови, зная, но еще не смея, они
