тени, и в кузове тяжелого грузовика, который трясся по лесной дороге, было холодно. Холод проникал сквозь мои свитеры, черная кожа африканцев покрылась пупырышками, и в кузове уже не пахло потом. Тяжелый грузовик вздымал клубы пыли; золотистые и лиловые в утреннем свете, они вырастали позади нас и застывали в рассветном холодке. Рабочие, все еще под градусом, возбужденно переговаривались. Дорога вилась через буш вверх и вниз по склонам длинных холмов. Местами нам встречались стоящие вблизи дороги краали: три-четыре крытых травой хижины из жердей, а между хижинами — утоптанная площадка и плетеная ограда для
Мы поднимались вверх по длинному склону. Вдруг сидящий рядом со мной африканец по кличке Газолин поднял черную, покрытую гусиной кожей руку, и я увидел двух антилоп куду, самку и теленка.
— Ньяма! — крикнул веселенький Газолин.
Куду глянули на нас, потом большими скачками ринулись в буш и пропали.
— Вкусное мясо? — спросил я, стараясь перекричать шум ветра.
— Ха! Очень вкусное! — Газолин радостно улыбнулся навстречу ветру. — Ньяма!
— И часто вы его здесь едите? — прокричал я.
— Ха! Очень часто! — похвастал Газолин.
— А их не трудно ловить?
— Ха! Совсем легко, кто знает способ! — продолжал хвастать Газолин, очень довольный собой.
— И как же ты на них охотишься?
— Я охочусь… — Газолин осекся, глядя на меня.
— Петли расставляешь? Или стреляешь из ружья?
— Нет, — ответил Газолин. — Просто мне они попадаются мертвые.
— Так-так, — сказал я. — Вот и ты попался. Придется рассказать про тебя нкоси Томпсону.
— Они попадаются мне мертвые, — сконфуженно повторил Газолин. — Слово даю.
— Так-так, — сказал я. — Даешь слово? Ха!
Между двумя полями, сухими и твердыми и алчущими дождя, «мерседес» свернул с одного проселка на другой, еще более неровный, и покатил вниз по склону, сильнее прежнего подпрыгивая на колдобинах. Хотя солнце поднялось довольно высоко, было еще очень холодно. Над дорогой протянулись сучья, они все время норовили раскроить нам череп и сбросить нас с грузовика, и приходилось поминутно нагибаться в подпрыгивающем кузове. Краали пошли чаще, и опять нас провожали удивленные взгляды, и дети подбегали к дороге, улыбаясь и махая нам руками. «Мы едем ловить чипимбири живьем!» — весело кричали наши рабочие и смеялись, видя удивление местных жителей. Им очень нравилось, что люди с недоумением глядят нам вслед; если кто и успевал что-то расслышать, все равно не мог поверить, что мы едем ловить чипимбири живьем; люди знали, что никто, даже и белые, не способен поймать чипимбири живьем.
Через густой буш грузовик спустился по длинному бугристому склону к пересохшему руслу, и Мкондо включил передний привод тяжелого «мерседеса», и колеса взрыли сухой белый песок, и в облаках сухой пыли мы вприпрыжку пересекли русло и вырвались на крутой сухой берег, где были видны следы «лендровера» Нормана, и с грохотом, ревом и треском, вздымая пыль, затряслись вверх по противоположному склону, и Мкондо выжал до отказа газ, чтобы не потерять скорость, и мы крутились между деревьями и пригибались под нависающими сучьями. Солнце поднялось достаточно высоко, но в тряском кузове грузовика все еще было холодно; дальше мы спустились по длинному голому обугленному склону, где местные жители выжгли кустарник, расчищая землю под пашню, и на дне широкой, пологой долины увидели реку Руйю, увидели каменные плиты, светлые струи, зеленый камыш и лагерь старины Нормана на берегу. «Мерседес» въехал по ухабам в лагерь, и старина Норман — сам смуглый, костюм защитного цвета — подошел к нам по золотистой траве, усатый, приветливый, уравновешенный.
— С добрым утром, с добрым утром! — сказал он.
Африканцы вылезли из кузова, все еще под градусом, и расселись на корточках вокруг большого костра под развесистым деревом. Мы подошли к костру старины Нормана у реки и стали греться у струек теплого дыма на солнышке, и повар подал нам кружки с чаем, и старина Норман рассказал Томпсону, какие следы удалось обнаружить ему и его следопытам. Старина Норман прирос душой к носорогам. Кругом полно следов, говорил он, и ночные есть и вчерашние, но самое главное — чудесный сегодняшний след. В четырех километрах отсюда. По меньшей мере, два детеныша, один совсем маленький, от силы месяц ему. Один очень крупный самец.
Радиостанция в «лендровере» старины Нормана была включена, и мы слышали, как Национальный парк Уанки докладывает Управлению в Солсбери о замеченных браконьерах.
— Гады! — сказал Томпсон.
— Я тут тоже к браконьерам подбираюсь, — поделился старина Норман.
— Ну и? — поинтересовался я.
— Дайте срок. Пусть думают, что я недотепа.
— Ружья или петли? — спросил я.
— Все на свете. Через два года на Руйе ни одного зверя не останется, — заключил старина Норман.
— Поймай этих гадов, — сказал Томпсон, — непременно поймай!
Мы допили чай.
— Начали, — сказал Томпсон.
Мы шагали друг за другом по неровным сухим золотистым склонам; первым шел следопыт, ведя нас туда, где он обнаружил самые четкие следы, за ним Томпсон, дальше Ричард, за ним Грэм, за Грэмом Невин, за Невином я, дальше рабочие с ружьями, радиостанцией, веревками, питьевой водой и топорами. Местность была бугристая, сильно пересеченная. Через час следопыт остановился и указал рукой на землю; мы окружили его, внимательно глядя под ноги, и увидели след.
— Это первый, — сказал следопыт.
Мы нагнулись, изучая след. Солнце начало припекать, и все мы покрылись испариной. На пятачке мягкой земли чуть заметной серповидной ямкой отпечаталось носорожье копыто и сразу за ним — морщинистый узор подушечки.
— Левый палец.
Томпсон поднял с земли прутик, обвел след в виде трилистника чертой, и нашим глазам явственно предстал отпечаток всей ноги.
— Кунене? — Томпсон посмотрел на Бена. — Утренний?
Бен кивнул. Он стоял с безразличным видом, отдыхая, попыхивая трубкой, тощий, старообразный. Страдал ли он от похмелья? По лицу не скажешь.
— А где второй след?
— За холмом, — показал рукой следопыт. — Километра три будет.
— Ясно. Пойдем по первому следу.
Часы показывали восемь.
