остервенением ворошить остывающие угли.
Слишком поздно он сообразил, что лучше было бы бросить плед на пол и как следует потоптать ногами — а сжечь всегда успеется…
Огонь взметнулся яркими алыми языками, раздался треск… Через несколько минут все было кончено: черно-желтый плед навсегда покинул сей мир.
Обернувшись, герцог обнаружил, что белокурая шотландочка лежит на ковре в глубоком обмороке, а синеглазая красотка стоит между ней и герцогом, раскинув руки, словно собирается закрывать подругу своим телом.
— Не смейте к ней прикасаться! — взвизгнула она.
— А вы не будьте дурой! — рявкнул в ответ Доминик. — Успокойтесь, я не собираюсь срывать с нее остальную одежду… Хотя стоило бы, — добавил он, разглядев непритязательный наряд гостьи. — Скажите, у вас в городишке все женщины шьют себе платья из старых одеял?
Дочь деревенского священника гневно сверкнула синими, как небо, глазами.
— Сэр, вы невыносимы! Неужели все, на что вы способны, — оскорблять женщин? Сперва вам не нравилось, как я одета, теперь вы критикуете наряд бедняжки Пенелопы… Да, моя подруга бедна, ее отец — скромный школьный учитель, она не в состоянии одеваться по последней моде; но знали бы вы, что она за человек! Великодушная, преданная, самоотверженная… Если бы не ее помощь и поддержка, я ни за что не сумела бы претворить свои стремления в жизнь!
«Так я и думал, — мрачно сказал себе Уэстер-мир. — Еще одна треклятая заговорщица».
Скинув мокрый плащ, он подхватил бесчувственную гостью на руки и уложил ее на софу. В это время дверь распахнулась, и в библиотеку вошел дворецкий с подносом, на котором позвякивали бутылочки и бокалы из богемского хрусталя. По пятам за ним следовал Джек Айронфут, кучер, — он нес седельные сумки герцога и еще какой-то черный кожаный футляр странной формы, размером со шляпную коробку. Этот загадочный предмет Джек с величайшей осторожностью поставил на столик у окна.
— Нюхательные соли и другие укрепляющие средства, ваша светлость, — провозгласил дворецкий, ставя поднос.
Доминик торопливо пробормотал благодарность. У старины Помфрета было настоящее чутье на такие вещи: годы службы у покойного герцога настолько развили его слух, что даже из своей комнаты в задней части дома дворецкий мог расслышать стук падения легкого девичьего тела на толстый ковер.
Среди «укрепляющих» Доминик обнаружил бутылочку французского бренди. Пока Помфрет и девица Фенвик хлопотали вокруг гостьи и подносили ей к носу соль, герцог присел и отдал должное своему любимому лекарству.
В конце концов, он заслужил отдых. О шотландской фее найдется кому позаботиться и без него. Кроме того, что-то подсказывало герцогу, что обморок ее продлится недолго.
Так и случилось. Едва вдохнув нюхательной соли, Пенелопа села и объявила дрожащим голосом, что не знает, что это на нее нашло, очень извиняется и думает, что уже поздно и ей пора домой.
Повинуясь знаку хозяина, Помфрет принес из гардеробной черное шерстяное пальто с капюшоном, отделанным лисой, и предложил девушке принять его взаймы взамен черно-желтых ошметков, догорающих в камине. Пенелопа не стала отказываться. Длинные полы пальто прикрыли ее поношенную юбку, а надев капюшон и застегнув его под горлом, хорошенькая Пенни превратилась в настоящую красавицу — это признал даже герцог.
— Думаю, ты имеешь право оставить это пальто себе, — сурово заметила Мэри. — Ведь герцог лишил тебя твоего собственного!
— Да, разумеется, — великодушно отозвался Доминик.
Он сам дошел с девушками до входной двери. Старина Помфрет распахнул дверь, и все трое вышли на крыльцо, куда Джек Айронфут уже подогнал карету.
— Пенелопа, может быть, тебе не стоит ехать? — заметила Мэри. — Уже поздно. Конечно, с тобой будут кучер и верховые, но все же…
— Очень даже стоит, — прервал ее Доминик, снова вспомнив о подслушанном разговоре.
При мысли о предложении, которое он сделал отцу девушки, голову герцога снова стиснула тупая боль. Конечно, своим рабом прекрасная Мэри его не сделает, но вот жизнь попортить сможет, и изрядно. И сейчас герцог больше всего хотел остаться один, чтобы отдохнуть после тяжелого дня и спокойно обдумать, во что он ввязался и что из всего этого выйдет.
Кроме всего прочего, он чувствовал, что заболевает. Герцог всегда был склонен к ангинам: вот и сейчас у него зверски першило в горле. Должно быть, простыл во время обратной дороги, а может быть, подхватил заразу от кого-нибудь в Бристоле.
Однако выпроводить мисс Макдугал оказалось непросто. Дважды девушка садилась в экипаж, но тут же выскакивала назад в слезах, крича, что ни за что не оставит свою лучшую подругу в логове хищника, а затем, бросаясь Мэри на шею, умоляла ее не жертвовать собой и вернуться домой.
«Черта с два она вернется!» — угрюмо думал герцог, наблюдая за этой трогательной сценой с крыльца.
Всякий раз, как мисс Макдугал в очередной раз меняла решение, молодые лакеи, всегда готовые услужить хорошенькой леди, кидались ей навстречу, распахивали перед ней дверь, помогали сойти или подняться и производили невероятную суматоху. Наконец Джеку Айронфуту это надоело. Щелкнув кнутом, он приказал юнцам отправляться на запятки. Герцог захлопнул дверь, кучер стегнул лошадей, и карета отправилась в путь.
Час спустя Уэстермир ужинал в библиотеке в блаженном одиночестве. Девицы Фенвик рядом не было: бог знает, где и как она принимала пищу, но герцога это совершенно не касалось.
Домоправительница миссис Кодиган подала на ужин миску наваристого мясного супа, а к нему — бутылочку лучшего лондонского кларета и хлеб с подсоленным маслом. Как и Помфрет, миссис Кодиган обладала необыкновенным чутьем во всем, что касалось ее обязанностей: она догадалась, что герцог заболевает, и сытный горячий ужин, быть может, поможет его организму справиться с ангиной.
Затем она позвала своего племянника Чарльза, служившего в доме помощником привратника, и с его помощью распаковала «машину» — так называли слуги сложный и дорогой прибор с трудным иностранным названием, который герцог возил с собой в Бристоль.
Достав «машину» из кожаного футляра, экономка и ее племянник осторожно водрузили ее на стол с мраморной крышкой у центрального окна.
Прежде чем сесть за ужин, Доминик внимательно осмотрел «машину» и убедился, что та не пострадала во время путешествия. Если бы с драгоценным прибором что-то случилось, ему кусок не полез бы в горло.
Затем он сел у камина, налил себе супа и принялся с аппетитом есть. Однако во время трапезы герцог то и дело поглядывал на мраморный столик, и каждый раз лицо его омрачалось досадливой гримасой. Доминик де Врие тяжело переживал свою неудачу.
Несколько дней назад он отправился в Бристоль, чтобы убедить одного из тамошних судей, сэра Роуленда Секвилла, в полезности использования новейших научных достижений в полицейской практике.
И вернулся ни с чем.
«Английские судьи вообще не отличаются умом, но Секвилл — это что-то особенное!» — думал Доминик. Сэр Роуленд стал судьей не из-за каких-то талантов или хотя бы склонности к юриспруденции, а лишь оттого, что его папаша-граф решил пристроить тупоумного сыночка на почетное и непыльное место. Ко всему, что выходило за пределы его ограниченного кругозора, Секвилл относился недоверчиво и подозрительно: судьба же подсудимого, висящая на волоске, его, казалось, не интересовала вовсе.
Битых три часа герцог рассказывал ему об устройстве микроскопа, о первых неуклюжих машинах, в которых вместо линз использовались капельки воды, о том, как голландец Левенгук усовершенствовал микроскоп для своих ботанических опытов…
Бристольский судья в ответ хмыкал, фыркал и кряхтел. Слово «ботаника» не вызвало у него никаких ассоциаций, а вот сама идея увеличительного прибора показалась смешной до колик.
— Что вы говорите! — восклицал он неожиданно тонким голосом, и жирная туша его тряслась от хохота. — Значит, вы смотрите в стеклышко, и какая-нибудь песчинка превращается для вас в целый утес?
