Такси!

Моргун потащится следом, но мне необходимо взять себя в руки.

Моргун выделил мне на это не больше тридцати секунд.

– Кэтрин, – забубнил он мне в спину, – ты можешь послушать меня минуту? Одну минуту? Обещаю – потом уйду и оставлю тебя в покое.

Я медленно развернулась к нему:

– У тебя ровно минута.

– Ладно. – И Моргун уставился себе под ноги, звеня ключами в кармане.

– Ну. Говори.

– А… да.

Я заметила, что волосы у него на макушке начали редеть. Появилось странное желание взъерошить их, но я удержалась.

Моргун набрал в грудь побольше воздуха и быстро сказал:

– Дело в том, что я когда-то поссорился с родителями. Им не понравилась одна вещь, которую я сделал…

– А что ты сделал?

– Неважно.

– Важно. Рассказывай.

Моргун бросил на меня неприязненный взгляд.

– Хорошо. Это касается моей первой жены.

– Это которая с тобой на Гавайи не поехала?

– Нет. Та была вторая жена.

– А Марианна…

– Третья.

– Они у тебя что, на деревьях растут? Ты же говорил, что был женат два раза?

– Никогда я так не говорил. Это все твои предположения. Я был женат трижды! – Моргун заставил себя продолжить спокойно: – И разводился трижды. Судьба такая. Первая жена… Я был слишком молод, – наверное, следовало просто жить с ней вместе. Мы недостаточно хорошо знали друг друга, а когда поженились, я понял, что не очень-то она мне и нравится.

Моргун умолк и полез в карман за сигаретами. Я ждала, когда он закурит. Странное дело – я заслушалась.

– Я не представлял, что делать. Подумывал уйти – но не хотел причинять ей боль. А потом встретил другую женщину…

– Вот оно что.

– Да. Между нами возникла связь. Знаешь, как это бывает: встречаешь кого-то, кого не любишь, но кого, кажется, можешь полюбить…

Я кивнула.

– А потом оказалось, что Никола – жена – беременна. И надо же ей было из всех людей на свете сообщить радостную новость именно моей матери.

– Ясно.

– А потом Никола узнает о другой женщине. Я прокололся пару раз, и она сложила два и два. Был грандиозный скандал, и я ушел. А через несколько дней позвонила мама. Что ты, говорит, за чудовище – бросил Николу, когда она ждет от тебя ребенка… Ну и всякое такое.

– Но ты же не знал о беременности.

– Вот именно! Если бы знал… Хотя даже не представляю, как бы я тогда поступил. Когда мне удалось наконец поговорить с Николой, она уже сделала аборт. Мои родители – убежденные католики, понимаешь? Они очень прямолинейные люди. Мама объявила, что не хочет иметь со мной ничего общего, и отец ее поддержал.

Голос Моргуна дрогнул. Он замолчал, сделал глубокую затяжку.

– И как ты поступил?

– Никак. Никола со мной развелась, и я женился на другой.

– На той, которая не поехала на Гавайи? Или ты еще одну вспомнил?

– На той самой, которая не поехала на Гавайи. Два года ни от родителей, ни от Николы ничего не было слышно. А потом пришло письмо от отца – он сообщал, что моя мать умерла. Хотел, чтобы я приехал на похороны. Я не поехал и даже не ответил на письмо.

– Начинаю тебя понимать, Моргун.

– Через два года второй брак отправился псу под хвост. Потом пришло письмо от лучшего друга отца. Отец умер от сердечного приступа. Мы не виделись несколько лет, но я был единственным ребенком, а завещания он не оставил. Было так странно снова вернуться в тот дом, организовывать похороны, устраивать все дела. Прошло столько времени, что я уже не мог разобраться в себе самом. Будто сложил свои чувства к отцу в коробку и забыл, куда ее дел. Это было тяжело. И единственное, что я мог чувствовать, – это раскаяние.

Некоторое время мы стояли, молча глядя друг на друга. Я была выжата как лимон, да и Моргун выглядел не лучше. И тут механический голос объявил о прибытии следующего поезда на Лондон.

– Что ж, пожалуй, тут я тебя покидаю, – сказал Моргун. – Я просто должен был все объяснить.

Я пожала плечами:

– Грустная история.

– Ага.

Моргун медленно уходил по длинной платформе. Послышался гудок, у двери вагона засветилась зеленая кнопка. Я нажала ее и заглянула в купе – прямо в глаза бледной, похожей на мышь женщины. Несколько мгновений она тупо смотрела на меня, но дверь не открывалась, и женщина принялась нажимать на кнопку изнутри. Бесполезно. Женщина беззвучно чертыхнулась. Я посмотрела на остальные вагоны и обнаружила, что не сработала ни одна дверь. Машина дала сбой. Поезд не двигался с места. Проводник спрыгнул на платформу и бестолково заметался, крича машинисту что-то неразборчивое. Люди в вагонах припали к окнам. Станционные динамики нещадно трещали, но никто ничего не объявлял. Я оглянулась через плечо. Моргун подходил к воротам, ведущим на автостоянку.

Мне снова захотелось припустить бегом – теперь уже за ним.

Он предложил Кембридж – слишком близко от этого переполненного воспоминаниями края, и мы направились в Саффолк, где еще ни один из нас не был. Путь пролегал по низинам и болотистым местам, но там я почувствовала, что вновь могу дышать.

По дороге я пыталась объяснить, что сделал с моей матерью отец, как отнесся к ее депрессии попросту притворился, что ничего не происходит. Как разобрался с маминым алкоголизмом – держал ее взаперти, наедине с джином, лишь бы никто из окружающих не прознал правду о жене директора школы. Как заявлял ей, что она должна бросить пить и взять себя в руки, – и это когда она просила о помощи! Как повернулся спиной, когда я вызвала нашего домашнего врача, а мама сорвалась и закричала, чтобы он убирался и не совал нос не в свое дело. Когда маму нашли мертвой в машине, он просто кремировал ее без всякой заупокойной службы. А когда я собрала вещи и ушла к Мэв, даже не попытался остановить меня. Я ведь была ее дочерью – я слишком была на нее похожа, и мое горе смущало его.

Мы хлопнули по пинте в замызганном пабе, где на нас как-то странно косились местные. Моргун пил портер, а я – лагер. Ели мы треску и чипсы. Выяснилось, что Моргун любит зеленый горошек, так что я отдала ему свою порцию. Треска оказалась безвкусная, а горох смахивал на зеленый клей для обоев. Потом мы перешли на виски, и я пять раз подряд обставила Моргуна в бильярд. Но он так и не признал, что я играю лучше, – заявил, будто устал за рулем, вот и не может развернуться во всем блеске. Бедненький. Мы продолжали пить и расходились все больше. Возможно, это спиртное так подействовало, но я определенно возбуждалась. Паб уже закрывался, когда мы сообразили, что ночевать нам негде и ни один из нас не в состоянии удержать руль. По счастью, этот паб заодно претендовал на звание отеля – наверху нашлась комната для гостей. Господи, ну и денек.

Воздух в комнате был спертый, будто здесь давно уже никто не жил. У лампы с громким жужжанием кружили четыре мухи. Они были сонные, и я без труда перебила их Библией. Моргун скрылся в сортире, и я послушала, как журчит струя. А когда он вернулся, в сортир отправилась я и оставила дверь открытой.