— Думаю, в хирургический — это недалеко, — ответил офицер. Он, казалось, собрался отойти, чтобы отдать какое-то распоряжение подчиненным, но остановился и снова нахмурился:
— Вам самой необходимо наложить несколько швов. Кстати, не желаете ли вызвать кого-нибудь?
— Кого? — вырвалось у Рейн, у в ее взгляде он увидел растерянность.
Она вдруг подумала, что если б сегодняшний день не задался таким несчастливым, ей, вероятно, было бы сейчас приятно и весело с Гавином. Он еще заранее пригласил ее пообедать. Но она застала его заваленным кучей эскизов по срочному заказу компании Макенна. И вот вместо уик-энда — досадные обязанности, от которых никуда не уйти.
Звонить сейчас ее компаньонше Фелисити тоже более чем глупо: та не сможет оставить без надзора принадлежащий им обеим магазин — хотя бы наступил конец света (уж Рейн-то ее знает). А больше у Рейн не было никаких «близких» — в ее слишком занятой, но зато независимой жизни.
— Нет, — она взглянула на полицейского своими фиалково-серыми глазами, стараясь, чтобы и в них и в ее голосе было как можно больше решительности. — Я в полном порядке.
— Что вы собираетесь делать с автомобилем? — спросил он, помедлив.
— Если он еще способен двигаться, сяду за руль.
Страж порядка, возможно, возразил бы, но тут машина скорой помощи, оглушая сиреной и сверкая проблесками светового сигнала, влетела на перекресток, и офицер кинулся прочь от Рейн к своим коллегам, уже разгонявшим небольшую толпу собравшихся зевак.
Рейн держала беспомощную ручку малыша в своей, но невольно ее внимание отвлекало происходящее вокруг. Быстрота, с которой люди в белых халатах засуетились около Мелани Томпсон, красноречивые взгляды, которыми они обменивались, — все говорило о том, что бедняжка в критическом состоянии, и Рейн пробирала дрожь от этих недомолвок и скорбной суеты.
Один из этих людей, подошедший к ребенку, сразу определил перелом и позвал еще двоих, явившихся с носилками. Глядя, как осторожно они укладывают мальчика на это невиданное ею прежде складное приспособление с выдвижными колесами, Рейн, в которой все больше просыпалась надежда, мысленно молилась за спасение жизни бедного малыша.
Следуя рядом с носилками, она не сводила глаз со спокойного детского личика, как вдруг светлые ресницы, дрогнув, ожили, часто заморгали, а потом открылись голубые, словно ирисы, глаза со зрачками, расширенными страхом и смятением. Округлый подбородочек мелко задрожал, и ребенок стал всхлипывать. Потом Рейн, склонившаяся над ним, услышала громкое «Ма-ма…» Маленькие пальчики отчаянно вцепились в ее красновато-золотистые кудри. Не было сомнений: он принимает ее волосы за материнские.
— Тсс-с, малыш, — она погладила его шелковистые брови, и слезы подступили к горлу. — Я здесь, малютка.
Ребенок всхлипнул еще раз, потом его пальцы ослабли и тяжелые ресницы опустились…
Она уже сидела в своем «мустанге», прислушиваясь к загрохотавшему двигателю и глядя вслед уходящей санитарной машине, когда полицейский офицер снова подошел и попросил задержаться. Он задал Рейн еще несколько вопросов, внимательно выслушивая ответы и пристально всматриваясь R ее лицо. Она поняла, что он не уверен, сможет ли она управлять машиной. Наконец офицер немного успокоился, сказав: «Хорошо, мисс Джекобс, но не спешите». Он отошел, но сомнения, видимо, еще не покинули его. Быстро вернулся и добавил: «Я последую за вами до госпиталя. У вас в любой момент может возникнуть небольшое головокружение, тошнота. В этом случае надо, чтобы вы немедленно подъехали к тротуару и остановили автомобиль».
Но она добралась до госпиталя без неприятностей, на прощание машинально помахала рукой офицеру, который взял под козырек, и почувствовала спокойную уверенность в себе. Однако, проведя в комнате отдыха более часа, Рейн мало-помалу утрачивала свое призрачное спокойствие. Больничный запах, проникший и в эту комнату, все сильнее ее раздражал, вызывал в воображении неприятные ассоциации из прошлого. И она вдруг заплакала, излив в слезах все свое горе и страх перед тем, что ее, возможно, оставят в больнице.
Обычно она избегала подобных мест как чего-то злосчастного, именуемого не иначе, как «домами мучений». Но сейчас ей было необходимо справиться с этой неприязнью, и мысли о трагедии, происшедшей с незнакомой девушкой и ребенком, действительно удерживали Рейн на месте. Оба они находились на волоске от смерти. Мелани Томпсон, как сказал врач, была в коматозном состоянии, а маленького мальчика отвезли сразу по прибытии в отделение для срочных операций. Никто, кроме нее, не поинтересовался их судьбой, и Рейн решила, что не может оставить их без своего попечения.
В томительном ожидании и полном неведении она рассеянно скользила взглядом по комнате, по страницам какого-то оставленного здесь старого журнала, так проходили бесконечные часы. Медсестра пришла сделать ей свежий компресс, пыталась убедить, что и для маленького пореза он необходим, но Рейн отказалась. Смятение и неопределенность приводили ее в состояние насильно спеленутого человека. Она даже иногда покачивала головой, как бы стряхивая это состояние, отчего тупая боль в виске возобновлялась. Возможно, повреждение было серьезнее, чем она считала раньше. Рейн чувствовала, что в этой обстановке рассудок может выйти из-под контроля, и тогда она придет в ярость, которая свойственна многим рыжим, хотя у нее лично это случалось редко. Казалось, ожидание превращало все ее существо в сжатую пружину.
Она подумала, что надо бы все же позвать Фелисити или Гавина, но не решилась. Около десяти часов Фелисити благополучно закрывала магазин «Рейн Бо Шоп» на ночь, и после этого никто не знал, где она находилась. Квартира, которую они снимали вместе, так и не стала для нее настоящим местом жительства. Хотя Фелисити все еще платила за это жилье половину суммы, она фактически переехала к Брайану Китону. Тот, будучи музыкантом по профессии и непризнанным поэтом по склонности, обзавелся вдруг магазином стереоаппаратуры, который был как раз неподалеку от их магазина товаров для женщин, и с тех пор, как он там обосновался, их связь с Фелисити окрепла. Во всяком случае, она была глубоко им увлечена, до смешного ревнуя его ко всем и вся. Вот и сейчас она, вероятно, прячась где-нибудь за кулисами, слушает стихи Брайана, которые нравятся публике, несмотря на то, что декламирует он довольно хриплым и каким-то гортанным голосом. Она всегда с ним рядом и бдительно охраняет дружка от этих настырных девиц из молодежных тусовок, следующих за рок-группами из одного ночного клуба в другой. Нет, дозвониться сейчас до Фелисити было делом совершенно нереальным, и поэтому Рейн успокоилась на этот счет.
О звонке к Гавину и думать, наверное, не стоило. И вовсе не из-за обиды по поводу отмененного обеда. Здесь были другие причины, и Рейн, хоть и не однозначно, смогла бы их объяснить. В свои 29 лет Гавин, как все считали, был на пути к блестящей карьере в области рекламы и не достиг успеха из-за личных обстоятельств. Рейн увлеклась Гавином, хотя и понимала, что он более всего занят собой. Сегодня она не сомневалась, что он приехал бы, если б она позвала, даже в такую ночь. Но отмененный ради срочного и выгодного заказа званый обед ее все же сильно расстроил. Она поняла, как хрупка была бы жизнь с этим человеком для нее, которая не искала, на чье плечо можно упереться, и не хотела, чтобы кто-либо пользовался ее слабостью и уязвимостью. Нет, Гавину, пожалуй, тут делать нечего.
Бродя по коридорам близ комнаты отдыха, она случайно нашла женский туалет. Там, стоя у зеркала, она как-то удивилась, что видит в отражении будто другую молодую женщину, стройную, в шерстяном пальто, надетом поверх белого свитера. У самого ворота она увидела запекшуюся на подбородке кровь. Потерев это место влажным бумажным полотенцем, Рейн вынула из кожаной сумочки щетку и тщательно расчесала спутанные пряди волос. Их красно-золотистый шлем красиво обрамлял лицо, но подчеркивал бледность кожи. Рассматривая отражавшуюся женщину, Рейн отметила, что в глазах у тог запечатлелось страдание, теперь они были, как серые ирисы с аметистовым оттенком. Какое-то время она не могла поверить, что даже выражение этого лица — ее собственное.
«Держись, Рейн» — сказала она себе и в порыве гордого упрямства вдруг резко сунула голову под кран. Холодная вода омыла щеки и глаза, и от этого боль в голове утихла, раздражение прошло. Она взяла свежее бумажное полотенце и вытерлась. Потом немного дрожащей Рукой вновь нанесла помаду и краску. Взглянув на изящные золотые часики, отметила про себя, что прошло всего 10 минут.
Бесцельно расхаживая по госпиталю, Рейн остановилась, чтобы попить из фонтанчика, оборудованного в приемном покое, и, чувствуя, как желудок наполняется водой, вспомнила, что с утра ничего не ела. Регистраторша, увидев Рейн, подала ей знак, чтобы она подошла к ее столу.
— Есть новости? — оживилась Рейн.
