– Он остается убийцей!
– А почему бы тебе все же не использовать очевидное увлечение тобой Вулфреда? И не добиться от него более мягкого и человечного отношения? Я серьезно опасаюсь за тебя, Мелания! Ведь в Вулфреде таится столько скрытой злобы и ярости, причем все в конечном счете может вылиться на тебя!
Мелания повернулась к Доркас, чтобы дать той возможность массировать бедра. Ей вдруг захотелось откровенно поговорить с ней, поскольку теперь, в плену у саксов, отношения между бывшей хозяйкой и служанкой скорее напоминали сестринские. Ведь та и другая были одержимы сейчас одним желанием: попытаться выжить.
– Доркас, я уже и так избалована вниманием больше, чем дорогая домашняя кошечка. Вулфред запретил мне заниматься тяжелой работой, внимательно следит за тем, что я ем, кормит только самым лучшим из всего, что есть на его столе. Единственное, что омрачает мои дни, – его постоянное присутствие рядом. Я, естественно, не хочу поощрять его стремления стать ко мне еще ближе. Достаточно того, что уже есть. Что я еще могу получить от его повышенного внимания к своей персоне, о котором ты все время твердишь? А кроме того, позволь заметить, что я отнюдь не чувствую подобного влечения к себе со стороны «главного монстра»! Он всего лишь терпит меня, и я плачу ему тем же. Вот и все!
– Неужели ты все еще не видишь, что он не такой, как все они? И тебя он считает не просто римлянкой. Его чувство к тебе гораздо сильнее, чем ты думаешь!
– Так или иначе, но он для меня остается всего лишь грязной сакской свиньей! И не более того! Какого черта я буду перед ним плясать?
Доркас замолчала и только опустила голову, продолжая остервенело мять и щипать мышцы рук бывшей хозяйки. Мелания же, чуть приподнявшись на локтях, спросила:
– Ну что ты замолчала?
– Я подумала, что ты могла бы не проявлять перед ним так открыто своей враждебности. Право, он не такой уж…
– Оставь, Доркас! Я понимаю, что тебе один из них доставил кое-какое удовольствие. Но повторяю: для меня любой сакс навсегда останется грязной свиньей. В том числе и Вулфред! Ибо он мой смертельный враг. И я никогда не забуду, что он испортил мне жизнь. Думаю, что и он тоже!
Доркас не стала больше продолжать разговор, вызвав тем самым благодарность Мелании. Броситься в объятия к сакскому болвану? Что за идиотский план? Право, Доркас просто не понимает, что говорит! Задыхаться под его большим, тяжелым и грязным телом, прижимающим ее своим весом к походной койке главного сакса? Разве так она хочет победить? О, Вулфред славно бы повеселился, глядя на нее! И отметил бы для себя победу над ней.
А что досталось бы ей? Да ничего! В памяти Мелании возникли очертания его тела, заставлявшие порой содержание желудка подпрыгивать чуть ли не до грудной клетки. И если бы в такой момент Вулфред дотронулся до нее или же, не дай Бог, попытался обнять, то его прикосновение скорее всего вызвало бы у Мелании рвоту…
– Римлянка больше не выбрасывает еду, которую ей дают, – таинственным голосом сказал Синрик, ходивший за Вулфредом с обнаженным мечом и готовый отразить любое возможное нападение на своего хозяина. Особенно опасался он маленькой римлянки. – Она ест, когда ты велишь.
Вулфред в ответ лишь пожал плечами, продолжая карабкаться на невысокий, но очень крутой холм, соседствующий с домом Мелании, Мысли его были заняты пленницей. Впрочем, в последнее время он о ней постоянно думал, что злило Синрика, которому пленница вообще испортила все лето.
– Как же ты надеешься отправить ее на тот свет? Вулфред остановился и недоуменно посмотрел на Синрика:
– Ты считаешь, что я не смогу ее убить?
– Я просто не понимаю, как ты это сделаешь, если своим оружием избрал хорошее питание пленницы и здоровый сон? Прости, в моей голове не укладывается твой метод! И вообще, я никак не могу понять…
– Да, ты не понимаешь, – прервал его Вулфред. – Не понимаешь, что она римлянка. А потому борьба между нами совсем не похожа на привычные тебе схватки. Логика подобной борьбы, видимо, тебе недоступна.
– Но мы же провели здесь все лето!
– Она хитрая и изобретательная.
– Но она женщина, которую очень легко убить!
– Ты забываешь, что она римлянка. Значит, ее смерть станет ее победой, а не моей!
– Да, Вулфред, она римлянка! Но разве ты не поклялся…
– Я поклялся заставить ее страдать. И она страдает!
– Что-то не похоже! Согласись, что человек, надменно поглядывающий на окружающих, сытый и изнеженный, вряд ли похож на страдальца.
– Дорогой мой, она уже на пути к вечности. Я лишь постепенно затягиваю роковую петлю и наблюдаю, как она медленно и молчаливо терзает себя, неумолимо приближаясь к смерти.
– Но ведь ничего подобного никто и никогда не станет совершать над собой молча и не сопротивляясь!
– Поэтому-то я и не спешу. Кроме того, мне доставляет огромное удовольствие наблюдать унижение гордой римлянки. И в конце концов она сама поймет, какой становится жалкой и ничтожной!
– Лето уже наполовину прошло. Хенса, верно, станет удивляться, почему мы…
– Не станет. Он понимает, что мы задержались здесь ради борьбы и захвата. Лично я веду борьбу, от которой просто не вправе отказаться. Кроме того, здесь я нашел все сокровища, которые хотел иметь. И мы останемся. А женщина будет жить в неприкосновенности, до тех пор пока я сам не решу ее судьбу.
