— Мой путь таков: я хочу отомстить за тебя, отец. Хочу уничтожить Киёмори и всех Тайра до одного. Я сделаю так в твою честь и в честь всех Минамото, неправедно обвиненных, — пусть даже на это уйдет вся моя жизнь. Даю слово! — Он прижался лбом к холодному полу пещеры и выпрямился.
По щеке Ёситомо скатилась слеза.
— Месть, Усивака, не так важна, как доброе имя, заслуженное смелыми и мудрыми деяниями. Принеси Минамото славу. Я горжусь, что у меня такой сын. — С этими словами дух растаял, видение исчезло.
— Отец! Погоди, вернись! — Усивака вскочил и обхватил зеркало, прижался к нему лицом, точно мог проникнуть внутрь. Однако неумолимая бронза обожгла холодом щеку, и только.
— Не будь жадным, — произнес Сёдзё-бо за спиной. — Душам тех, кто нас покидает, недолгое время отпущено для свиданий со смертными. В конце концов, для твоего отца это часть воздаяния — теперь земные тревоги обходят его стороной.
Усивака вздохнул и отпустил зеркало.
— Вы, как всегда, правы, учитель. Спасибо еще раз за этот дар. Поистине ему нет цены.
— Знаю, знаю, — отмахнулся Сёдзё-бо. — Пришла пора тебе вернуться в монастырь. Мы, тэнгу, тем временем все подготовим, чтобы ты как можно скорее покинул Курамадэру. С этими погорельцами у твоего бедняги настоятеля будет забот невпроворот, и ему придется ненадолго ослабить бдительность. Подумай как следует над тем, куда подашься: слишком многое будет зависеть от твоего выбора.
— Спасибо, сэнсэй. Я подумаю.
— В этом свитке записаны наиважнейшие из моих наставлений. — Тэнгу передал Усиваке круглый футляр лакированного бамбука. Юноша низко поклонился:
— Я буду беречь его.
— Отлично. Теперь ступай. Помни, чему я учил тебя, и да пребудет с тобой удача.
Пятясь и кланяясь, Усивака вышел из грота. Из сосновых крон до него донеслись крики малых тэнгу:
— Усивака! Усивака! Саёнара! Саёнара![57]
Он грустно усмехнулся и махнул на прощание, а потом припустил по лесной тропке к Курамадэре. У самой стены храмового подворья, возле столба с факелом Усивака остановился. Не в силах сдержать любопытства, он извлек свиток тэнгу из футляра, развернул на пядь и прочел:
«В сем свитке содержится тэнгу-сё[58], в том числе знание Девятисложного меча и Парящих драконов…»
Усивака развернул лист пошире и увидел перечень множества фехтовальных приемов, которым его обучали: «Двойной туман» и «Меч пустоты», «Садовый фонарь» и «Танцующая обезьяна», «Пляска тэнгу» и «Молния». Когда он еще чуть сильнее развернул свиток, оттуда выпорхнул квадратик рисовой бумаги. Усивака поднял его. Вот что там было написано:
Усивака рассмеялся, сунул свиток в футляр и поспешил навстречу жизни.
Настоятель Мэйун
Прошло семь дней после пожара. Го-Сиракава ждал к себе в То-Сандзё инока Сайко — для беседы с глазу на глаз. Город изнывал от летнего зноя, и государю-иноку приходилось неистово махать веером, чтобы согнать с лица испарину. Однако каждый взмах вновь и вновь приносил запах гари. Это напомнило государю-иноку похороны сына, юного императора Рокудзё, который скончался в минувшем году, погубленный болезнью на тринадцатом году жизни. «Сначала Нидзё, потом Рокудзё. За какие грехи в прошлой жизни я должен смотреть, как мои сыновья поднимаются к славе и гаснут во цвете лет?»
Еще Го-Сиракаве вспомнился злой морок, который ему привиделся в Рокухаре. «А что, если пожар — дело рук Тайра? — ум-ствовач он. — Хотя какая им в том выгода? Способен ли Киёмори на такое лиходейство? Однако вижу я, Рокухара стоит невредима, как и его новый дом, Нисихатидзё. Одно это уже наводит на размышления».
Слуга у порога приемного покоя объявил:
— Ваш советник Сайко прибыл, владыка.
— Пусть войдет.
Высохший, сгорбленный монашек вошел и опустился на подушку чуть ближе, нежели полагалось по правилам. Поклонившись, он не коснулся лбом пола, как почтительный гость. Даже улыбка на лице Сайко выглядела двусмысленной — не то признак внутреннего покоя, не то вопиющего самодовольства. Го- Сиракава беспокойно заерзал.
— Благодарствую, владыка, за то, что уделили мне время. Уверен, вы останетесь довольны.
— Я часто хвалил тебя за проницательность. Итак, что теперь посоветуешь?
— Вы просили разузнать для вас, кто мог устроить этот смертоносный пожар, владыка.
— Да, и?..
Сайко придвинулся.
— Мои осведомители подозревают работу монахов Энрякудзи, которыми руководил преподобный Мэйун.
— Настоятель Мэйун? — опешил Го-Сиракава. — Да ведь это самый тихий и знающий старец! Именно он принима! мой обет послушания и обучал юного Такакуру Лотосовой сутре!
— Так-то оно так, только его монахам нанесли поражение, когда те вышли к воротам стыдить вашего сына. Многие были убиты. Что еще хуже, великое святотатство было сотворено со священными ковчегами: защитники ворот истыкали их стрелами. Мудрено ли, что Энрякудзи возжелал отмщения?
— Что ж. Если так посмотреть, твои слова не лишены смысла. А я было подумал, что в поджоге замешаны Тайра.
— Ну-у, — начал Сайко с напускной небрежностью, — Мэйун ведь руководил постригом Киёмори. А Тайра часто ищут у него духовного наставления.
— Что ж, — повторил Го-Сиракава. — Значит, связь между ними и впрямь существует?
Сайко дернул плечом и отвел глаза.
— Разумеется, это лишь пустые домыслы.
— Опасность слишком велика, — сказал Го-Сиракава. — Я знал, что монахи порой устраивают поджоги, но до сих пор они ограничивались монастырями-соперниками. Чтобы Тайра получили такую грозную мощь в свое распоряжение… нет, не бывать тому!
Го-Сиракава напряженно думал. За последние семь лет его влияние в правительстве еще более окрепло. Император Така-кура ни шагу не делал без одобрения государя-инока. Государственный совет, как и прежде, обращался к нему перед принятием важных решений. «И уж конечно, они не станут возражать, если я покараю тех, кто осмелился напасть на дворец». Пришло время сделать смелый ход — напомнить Тайра, что и на них в Хэйан-Кё найдется управа.
— Сайко, собери остальных советников. Я потребую от совета лишить настоятеля Мэйуна сана и отправить в домашнее заточение без права пользования водой, до тех пор пока не будет определено место ссылки. Сделаем так в назидание Тайра, чтобы знали, как смущать святые обители.
Сайко осклабился и снова согнулся в поклоне:
— Будет исполнено, владыка. Истинно ваша мудрость не знает границ. — Он встал и просеменил за дверь.
