Вопрос был поставлен прямо, грубо, но голос еле заметно дрогнул. На сей раз глаза отвел Жак. И наконец процедил сквозь зубы:
- Не знаю... Возможно, и нет.
- А я вот - да! - отозвался Антуан.
Резким движением он поднялся с кресла. Однако так и остался стоять, застыв на месте. Потом неуверенно протянул к Жаку руки и спросил, нагнувшись:
- Ты меня осуждаешь?
Не колеблясь, Жак тихо ответил:
- Нет, Антуан.
Они снова переглянулись, и впервые после возвращения домой оба испытали чувство, близкое к радости.
Антуан приблизился к камину. Раскинув руки, он обхватил пальцами край мраморной доски и, ссутулясь, стал смотреть в огонь.
Решение принято. Остается провести его в жизнь. Но когда? Но как? Надо действовать без свидетелей. Жак, конечно, не в счет. Скоро полночь. Приблизительно через час придут сестра Селина с Леоном: значит, все должно быть кончено до их появления. Нет ничего проще. Сначала надо сделать кровопускание, чтобы вызвать слабость, дремоту, и тогда можно будет отослать пожилую монашенку и Адриенну спать, не дожидаясь смены. А когда они останутся одни с Жаком... Коснувшись груди, Антуан нащупал пальцами пузырек морфия, который он носил в кармане с тех пор... С каких пор? С утра их приезда. Когда они с Теривье ходили вниз за опиумом, и в самом деле, вспомнилось ему, он на всякий случай сунул в карман халата этот пузырек с концентрированным раствором... И этот шприц. На всякий случай? А зачем? Казалось, все это засело у него в голове, и сейчас он только приводил в исполнение детали давно разработанного плана.
Но близился новый приступ. Приходилось ждать, когда он кончится. Жак в приливе сил занял свой пост. 'Последний приступ', - думал Антуан, подходя к постели; ему почудилось, будто в устремленных на него глазах Жака он прочел ту же самую мысль.
К счастью, период оцепенения был короче предыдущего, но судороги такие же яростные.
Пока несчастный с пеной у рта продолжал буйствовать, Антуан обратился к сестре:
- Возможно, кровопускание даст ему хоть какую-нибудь передышку. Когда он успокоится, принесите мне мои инструменты.
Действие кровопускания сказалось почти сразу же. Ослабев от потери крови, г-н Тибо задремал.
Обе женщины до того устали, что безропотно согласились уйти, не дождавшись смены, - как только Антуан предложил им пойти отдохнуть, обе ухватились за эту возможность.
Антуан и Жак остаются одни.
Оба стоят в отдалении от постели: Антуан пошел закрыть дверь, так как Адриенна не захлопнула ее, а Жак, сам не зная почему, отступил к камину.
Антуан избегает смотреть на брата: в эту минуту ему отнюдь не требуется чувствовать возле себя чье-то любящее присутствие; не нужен ему и сообщник.
Засунув руку в карман халата, он нащупывает маленькую никелированную коробочку. Он дает себе еще две секунды. Не то чтобы он хочет еще и еще раз взвесить все 'за' и 'против', он взял себе за правило никогда в момент действия не пересматривать хода мыслей, приведшего к этому действию. Но сейчас, приглядываясь издали к этому лицу на белоснежной наволочке, к этому лицу, которое с каждым днем становилось ему все более родным, он на миг поддается меланхолии, присущей вершинному мигу жалости.
Прошли две секунды.
'Может, во время приступа это было бы не так тягостно', - думает Антуан, быстро подходя к больному.
Он вынимает из кармана пузырек, взбалтывает его содержимое, проверяет иглу шприца и вдруг останавливается, ища чего-то взглядом. И тут же пожимает плечами: оказывается, он машинально искал спиртовку, чтобы прогреть платиновое острие...
Жак ничего этого не видит: спина Антуана, склонившегося над больным, скрывает от него постель. Тем лучше. Однако он решается и делает шаг вперед. Отец, очевидно, спит. Антуан расстегивает пуговицу на обшлаге его сорочки и засучивает рукав.
'Из левой руки я пускал кровь, сделаем укол в правую', - думает Антуан.
Зажав пальцами складку кожи, он поднимает шприц.
Жак судорожно зажимает себе рот ладонью.
Игла с сухим звуком входит в тело.
С губ спящего слетает стон; плечо вздрогнуло. В тишине раздается голос Антуана:
- Не шевелись... Сейчас, отец, тебе станет легче...
'Он с ним в последний раз говорит', - думает Жак.
В стеклянной трубочке шприца уровень жидкости понижается медленно... Если в спальню войдут... Кончил? Нет. Антуан оставляет на минуту иглу в коже, потом осторожно снимает шприц и наполняет его вторично. Жидкость течет все медленнее и медленнее... А вдруг войдут... Еще один кубический сантиметр... До чего же медленно... Еще несколько последних капель...
Антуан вытаскивает иглу быстрым движением, протирает вспухшее место, откуда выступила розоватая жемчужина сукровицы, застегивает сорочку и прикрывает больного одеялом. Будь он в спальне один, он непременно склонился бы к этому мертвенно-бледному челу, впервые за двадцать лет ему захотелось поцеловать отца... Но он выпрямляется, отступает на шаг, сует в карман шприц и оглядывается вокруг, проверяя, все ли в порядке. Тут только он поворачивается к брату, и его глаза, равнодушно-суровые, словно бы говорят:
'Ну вот'.
Жаку хотелось броситься к Антуану, схватить его за руку, выразить хотя бы объятием... Но Антуан уже отвернулся и, подтащив низкий стульчик, на котором обычно сидела сестра Селина, присел к изголовью постели.
Рука умирающего лежит поверх одеяла. Почти такая же белая, как простыня, она дрожит еле заметной для глаза дрожью: так подрагивает магнитная стрелка. Тем временем лекарство уже начинает действовать, и, несмотря на долгие муки, выражение лица проясняется: предсмертное оцепенение как бы приобретает всеискупающую усладу сна.
Ни о чем определенном Антуан не думает. Он нащупывает пальцами пульс больного - быстрый и слабый пульс. Все его внимание поглощено им: сорок шесть, сорок семь, сорок восемь...
Сознание того, что он только что совершил, становится все более туманным, восприятие окружающего тускнеет: пятьдесят девять, шестьдесят, шестьдесят один... Вдруг пальцы, сжимавшие запястье больного, сами собой разжимаются. Сладостное незаметное погружение в безразличие. Волна забвения захлестывает все.
Жак не смеет сесть, он боится разбудить брата. Так он и стоит, скованный усталостью, не сводя взгляда с губ умирающего. А они бледнеют, все сильнее бледнеют; дыхание почти не касается их.
Жак в испуге делает шаг вперед.
Антуан вздрагивает, просыпается, видит постель, отца и снова осторожно берет его за запястье.
- Пойди позови сестру Селину, - говорит он после молчания.
Когда Жак вернулся в сопровождении сестры Селины и Клотильды, дыхание умирающего стало глубже и ритмичнее, но вырывалось из горла с каким-то странным хрипом.
Антуан стоял, сложив на груди руки. Он зажег люстру.
- Пульс не прощупывается, - сказал он подошедшей к нему сестре Селине.
Но монашенка была твердо убеждена, что доктора вообще не умеют разбираться в предсмертных симптомах, тут нужен опыт и опыт. Ничего не ответив, она присела на низкий стульчик, нащупала пульс и с минуту молча вглядывалась в эту маску, покоившуюся на подушках; потом, обернувшись, утвердительно кивнула головой, и Клотильда быстро вышла из комнаты.
Одышка все усиливалась, тяжело было слушать эти всхлипы. Антуан заметил, что лицо Жака искривилось от жути и тоски. Он хотел подойти к нему, сказать: 'Не бойся, он уже ничего не чувствует', - но
