- Ax! Надо же понимать тактику, Желявский, - сказал он, высокомерно улыбаясь. - Тут две вещи, совершенно различные: есть die Militarvorlage, закон о вооружениях, и есть die Wehrsteuer, закон, отпускающий кредиты, чтобы реализовать этот закон. Социал-демократы сначала голосовали против первого закона, а затем, когда этот закон был, несмотря ни на что, принят рейхстагом, они голосовали за закон о кредитах. И это была хорошая тактика... Почему?.. Потому, что в этом законе было новое для нашего рейха, нечто чрезвычайно для нас нужное: прямой общеимперский налог на крупные состояния! Нельзя было упустить такой случай! Потому, что в этом действительно заключалась новая социальная победа пролетариата!.. Теперь понимаешь? А доказательством того, что наши депутаты остаются непреклонны по отношению к Militarismus[35], служит то, что каждый раз, когда они имеют возможность голосовать против внешней политики канцлера, они ее единодушно отвергают!
- Это верно, - согласился Жак. - Однако...
Он замялся.
- Однако? - спросил с интересом Желявский.
- Однако? - повторила Цецилия.
- Ну... как вам сказать? В Берлине я имел возможность познакомиться с вашими социалистическими депутатами рейхстага, и у меня создалось впечатление, что их борьба против милитаризма остается в общем довольно платонической... Я говорю не о Либкнехте, конечно, а о других. Большая часть из них явно не стремится к тому, чтобы вырвать корень зла, чтобы открыто подорвать дух подчинения немецких масс военщине... У меня создалось впечатление, - как бы это сказать? - что, несмотря ни на что, они все до ужаса немцы... Убежденные в исторической миссии пролетариата, само собой разумеется, но убежденные прежде всего в исторической миссии немецкого пролетариата. И они не заходят так далеко в своем интернационализме и антимилитаризме, как мы, во Франции.
- Конечно, - сказала Цецилия, и веки ее на мгновение опустились, скрывая взгляд.
- Конечно, - повторил Прецель тоном вызывающего превосходства.
Желявский поспешил вмешаться.
- Ваши буржуазные демократии, - заметил он, лукаво улыбаясь, - терпят социалистов в своих парламентах именно потому, что они прекрасно знают, что социалист в правительстве никогда не бывает по-настоящему опасным социалистом...
Митгерг, Харьковский и папаша Буассони на другом конце комнаты встали и подошли к говорившим.
Прецель и Цецилия пожали им руки.
Желявский тихо покачивал головой, по-прежнему улыбаясь.
- Знаешь ли, что я думаю? - сказал он, повернувшись на этот раз к Жаку. - Я думаю, что для порабощения масс ваши демократические режимы - ну, все ваши республики и парламентские монархии - это орудия, быть может, столь же ужасные и еще более коварные, чем наш постыдный царизм...
- Поэтому, - резко заявил Митгерг, который все слышал, - прав был Пилот, когда однажды вечером сказал: 'Борьба против демократии всеми средствами, вплоть до кровопролития - вот первостепенная задача революционного действия!'
- Простите, - возразил Жак. - Прежде всего Пилот имел в виду только Россию, русскую революцию; и говорил он, что русская революция должна была не начинать с буржуазной демократии, а сразу стать пролетарской... А потом, не будем преувеличивать: можно все-таки с пользой работать и в рамках демократического строя... Например, Жорес... Все, что социалисты уже завоевали во Франции и еще более в Германии...
- Нет, - сказал Митгерг, - революция или эмансипация в рамках демократического строя - это две разные вещи! Во Франции вожди стали наполовину буржуа. Они утратили чистоту революционного духа!
- Послушаем немножко, что говорят рядом, - прервал Буассони, лукаво подмигивая в сторону открытой двери.
- Мейнестрель там? - спросил Прецель.
- Разве ты не слышишь его? - сказал Митгерг.
Они замолчали и прислушались. Голос Мейнестреля звучал однообразно и четко.
Желявский взял Жака под руку.
- Пойдем, послушаем и мы тоже...
Жак выбрал себе место рядом с Ванхеде, который, скрестив руки и полузакрыв глаза, стоял, прислонившись к пыльной полке, куда Монье складывал старые брошюры.
- А я, - говорил Траутенбах, немецкий еврей, светло-рыжий и курчавый, живший обычно в Берлине, но часто наезжавший в Женеву, - я не верю, что можно добиться толку легальными средствами! Это робкие методы, интеллигентские!
Он повернулся к Мейнестрелю, ожидая от него знака одобрения. Но Пилот, сидевший в центре группы рядом с Альфредой, раскачивался на стуле, устремив взгляд в пространство.
- Уточним! - сказал Ричардли, высокий человек с черными волосами, подстриженными ежиком. (Три года назад этот космополитический кружок объединился вокруг него, и до появления Мейнестреля он был душой группы. Впрочем, он сам стушевался перед авторитетом Пилота и теперь тактично и преданно играл при нем роль второй скрипки.) - Сколько стран, столько и решений вопроса... Можно допустить, чтобы в некоторых демократических странах, как, например, во Франции и в Англии, революционное движение пользовалось легальными методами... До поры до времени! - Говоря, он выдвигал вперед подбородок - острый и волевой. Его бритое лицо с белым лбом, обрамленным черными волосами, казалось на первый взгляд довольно приятным, однако его агатовым глазам недоставало мягкости, от уголков тонких губ тянулись черточки, как будто они были надсечены, а в голосе чувствовалась неприятная сухость.
- Трудность заключается в том, - заговорил Харьковский, - чтобы угадать, в какой момент следует перейти от легальных средств к насилию и восстанию.
Скада поднял свой горбатый нос.
- Когда давление пара слишком сильно, крышка сама собой слетает с самовара!
Раздался смех - жестокий смех, то, что Ванхеде называл 'их каннибальским смехом'.
- Браво, азиат! - закричал Кийёф.
- До тех пор, пока капиталистическая экономика располагает государственной властью, - заметил Буассони, проводя своим маленьким язычком по розовым губам, - борьба народа за демократические свободы не может содействовать развитию подлинной револю...
- Разумеется! - бросил Мейнестрель, даже не взглянув на старого педагога.
Наступило молчание.
Буассони хотел продолжить:
- История учит... Посмотрите, что произошло из-за...
На этот раз его прервал Ричардли:
- Ну да, история! Позволяет ли нам история думать, что можно предвидеть, что можно заранее назначить срок начала революции? Нет! В один прекрасный день самовар взрывается... Движение народных сил не поддается прогнозам.
- Это еще вопрос! - заявил Мейнестрель не допускающим возражений тоном.
Он замолчал, но все, кто был знаком с его привычками, поняли, что он собирается говорить.
На собраниях он обычно молча продумывал свою мысль, долго не вмешиваясь в спор. Только время от времени прерывал споривших короткими восклицаниями вроде загадочного: 'Это еще вопрос!' - или уклончивого и обезоруживающего: 'Разумеется!' В других устах это производило бы комическое впечатление. Но острота его взгляда, твердость голоса, напряженная воля и мысль, которые угадывались в нем, вовсе не располагали к улыбке и привлекали внимание даже тех, кого отталкивала резкость его манер.
- Не следует смешивать понятия... - отчеканил он внезапно. 'Предвидеть'! Можно ли предвидеть революцию? Что это значит?
Все слушали. Он вытянул вперед больную ногу и откашлялся. Рука его, напоминавшая клещи, с
