– Взгляните, сэр, вон ваши утки, – и указал на небо над садом, серое и тяжелое от снежных туч, по которому в сторону Гришина летел чирок.
Ричард мгновенно преобразился, он смеялся, шутил, хлопал племянника по плечу, словом, вел себя, как мальчишка. Все мужчины тотчас же поддались его настроению, Джон, Питер и даже зять начали собираться на охоту. Закутавшись в накидки, мы тоже поднялись по мощеной дорожке, чтобы насладиться этим зрелищем. Ричард, на запястье которого нахохлился сокол Питера, смеясь, повернулся ко мне, и я ощутила, как отступили годы. Мальчики побежали через заросли бурьяна к длинному лугу, расположенному в долине Придмута. Они шумели и окликали друг друга, а собаки громко лаяли. На полях лежал снег, скот на пастбище жадно выискивал корм. Стаи чибисов, осмелевших и почти ручных, с криком крутились у нас над головами. Всего на минуту с белых небес на нас блеснуло солнце, и мир вокруг засверкал.
Мне подумалось, что это всего лишь короткая интерлюдия. Со мной мой Ричард, у Элис ее Питер, а у Джоанны ее Джон. Все остальное для нас неважно, нет войны, и нет наших врагов в Девоншире, ждущих только приказа, чтобы двинуться в наступление.
События сорок четвертого года казались страшным сном, который не может повториться. Я смотрела на дальний холм , за долиной, видела дорогу, сбегающую с полей Тригареса к песчаному берегу у Придмута, и вспомнила мятежников, впервые появившихся на фоне неба именно на этой дороге в тот роковой августовский день. Нет, Ричард ошибается, они не могут прийти сюда снова. Из долины слышались крики, потом с болот поднялись утки, над которыми вились ястребы. Вдруг я поежилась, сама не знаю, почему. Солнце внезапно погасло, море покрылось рябью, а на холм Гриббин упала огромная тень. Я почувствовала на щеке что-то мягкое и мокрое. Это снова пошел снег.
Поздно вечером мы собрались вокруг огня в галерее, все, кроме Джонатана и Мери, которые рано ушли в свою комнату.
После Нового года старик-арфист ушел из Менабилли, и поэтому на сей раз Элис играла на лютне, Питер пел, а братья Гренвили, Джек и Банни, свистели дуэтом тем особым способом, которым умел свистеть их отец Бевил в годы, когда большой дом в Стоу был полон музыки и пения.
Джон положил в огонь побольше поленьев, зажег свечи, и длинная комната озарилась отблесками пламени, играющими на деревянной обшивке стен, на лицах всех, кто собрался вокруг очага.
У меня сейчас перед глазами Элис такая, какой она была тогда: перебирая струны лютни, она любуется своим Питером, который очень скоро – увы! слишком скоро – предаст ее. Сам Питер, чья робость перед генералом начала понемногу таять около камина, поет нам, закинув голову:
Покинешь ты меня? Скажи мне «нет» скорей. Оставишь навсегда В печали горьких дней, Покинешь ты меня?
Скажи мне – нет!
Помню я Джоанну и Джона, как они сидели, взявшись за руки и улыбаясь друг другу. Каким честным и добрым было лицо Джона! Он был верен своей Джоанне по-настоящему, и никогда бы не предал ее, как Питер Элис, но и ему суждено было оставить любимую всего через шесть лет, и не по своей воле отправиться в те края, откуда никто из нас не волен возвратиться.
Покинешь ты меня? И не проснется жалость к тому, кто так любил тебя? О, дай ответ. Покинешь ты меня?
Скажи мне – нет!
Нежные и жалобные звуки извлекали пальцы Элис из струн лютни, а Джек и Банни мягко вторили ей, посвистывая при помощи затейливо сложенных ладоней. Я бросила осторожный взгляд на Ричарда. Он глядел на огонь, положив на низкий табурет раненую ногу. Языки пламени отбрасывали на его лицо странные тени, искажая его так, что мне было трудно понять, улыбается он или плачет.
– Когда-то давно и ты пел эту песню, – шепнула я, но он как будто не слышал моих слов. Дождавшись, когда Питер кончит петь, он отложил в сторону трубку и, выпустив кольцо дыма, потянулся, чтобы взять у Элис лютню.
– Так или иначе, мы все здесь любовники, не так ли? Кроме этих мальчишек, конечно, – сказал он.
И, нехорошо усмехнувшись, ударил по струнам:
Тут Ричард оглядел собравшихся. Я заметила, что Элис сжалась в кресле и бросила растерянный взгляд на Питера. Джоанна, прикусив губу, теребила платье. О Господи, подумала я, зачем же ты все испортил? Почему тебе хочется их обидеть? Ведь они сами почти дети!
Ричард взял последний аккорд, поднялся и вручил лютню Элис.
– Опять ваша очередь, леди Кортни. Или предпочтете сыграть в бирюльки?
Кто-то, я думаю, что это был Питер, выдавил из себя смешок. Тут встал Джон и зажег новые свечи. Джоанна склонилась над очагом, разгребая поленья, чтобы они не горели, а тлели. Теперь они тускло мерцали, и в комнате становилось все темнее. Атмосфера покоя и любви была нарушена.
– Снег все идет, – сказал Джек Гренвиль, приоткрыв ставню. – Будем надеяться, в Девоншире наметет сугробов футов в двадцать высотой и засыпет Фэрфакса и всех его весельчаков.
– Как бы он не засыпал Вентворта, – возразил Ричард, – покуда тот, не поднимая задницы, сидит в Бовей-Треси.
– Почему все встали? Что, больше музыки не будет? – спросил Банни.
Но никто ему не ответил, все вдруг вспомнили, что идет война, и к нам вернулись страх, сомнения, ужасная неопределенность. Ощущение покоя исчезло без следа.
26
Той ночью я спала плохо, один тяжелый сон сменялся другим, и однажды мне показалось, что я слышу
