ней.
Том пытался его уговорить, но Генри ничего не хотел слушать. Ни убеждения, ни ласка, ни терпение – ничто на него не действовало. На лице у него уже залегли горькие морщины печали. Беззаботная ласковая улыбка, от которой, бывало, теплели его глаза и светлело все лицо, канула в прошлое. Теперь, когда он улыбался, губы его дрожали, оттого что он пытался скрыть горечь.
– Как ты не понимаешь, – говорил Том, пытаясь пробиться через эту стену отчаяния, – что таким образом ты все больше отдаляешься от Кэтрин, вместо того чтобы становиться ближе к ней? Она все время будет с тобой, если только ты простишь себя и откроешь свое сердце.
– Конечно, я понимаю, – отвечал Генри, беспомощно разводя руками. – Прошло уже два месяца с тех пор, как она умерла; она принадлежит прошлому, которое никогда больше не вернется. Я больше ничего не могу сказать. Я не могу открыть свое сердце. У меня его нет. Она взяла его с собой, когда умерла.
– Нет, Генри.
– Да, Том… Да…
Генри покинул Дунхейвен в середине февраля и направился в Лондон. Он провел там несколько недель, а потом уехал за границу. Поехал в Италию и Грецию. Франция в это время воевала с Пруссией, и он не мог повидаться с матерью. Она предпочитает оставаться на юге, писала Фанни-Роза – пусть будет, что будет – и возвращаться пока не собирается. Впрочем, жить становится трудно. Ей требуется больше денег. Генри прислал ей щедрый чек. Впрочем, это больше не имело значения. Ее расточительность его больше не беспокоила. Может получить деньги и выбросить их в ближайшую канаву, если это доставит ей удовольствие.
Если ей удается ухватить какой-то кусок нехитрого счастья, то и Бог с ней. Жаль, что ему самому это недоступно. Италия и Греция несколько рассеяли его. Он встречался с людьми, с которыми не был знаком раньше, и это помогало, потому что они ничего не знали о его прошлой жизни. Он обнаружил, что если проводить время за завтраком или обедом с незнакомыми людьми и побольше разговаривать, то можно не думать о Кэтрин. В мае он вернулся в Лондон и купил дом на Ланкастер-Гейт. Устроившись на новом месте и наладив более или менее размеренный образ жизни – он часто обедал вне дома, встречался со множеством друзей, старых и новых – Генри послал за детьми. Ему казалось, что теперь он сможет выносить их присутствие, а в доме с ними будет не так тоскливо.
Суматоха, сопровождавшая их приезд, вызвала в нем неожиданное волнение. К подъезду подкатили два кеба, и вот на тротуар выходит Герберт с обычной широкой улыбкой на лице и смешинкой в глазах. А вот и Молли, за эти несколько месяцев она так выросла, что ее нельзя узнать; и Кити, голенастая, без двух передних зубов; а Хэл, немного бледный и очень серьезный, внимательно смотрит на отца своими большими глазами. Мисс Фрост с кучей багажа, няня и малютка Лизет. Молли горячо обняла отца.
– Папенька милый, как я рада вас видеть!
Кити и Хэл тоже бросились к нему, нетерпеливо и радостно. На душе от этого потеплело, он, к своему удивлению, оживился, и вот уже все заговорили одновременно и отправились смотреть комнаты. Дом, до этого тихий и несколько мрачный, оживился. Дети завладели им, наполнив юностью и весельем. Они помчались наверх смотреть классную комнату, бегали там, топая ногами, а Генри и Герберт расположились в гостиной пить чай.
– У тебя такие милые дети, – сказал Герберт, – все трое, да и малютка тоже. Мы будем очень без них скучать. Ну, а как ты? Выглядишь много лучше, чем я ожидал.
– Я в порядке, – отвечал Генри. – Мне нравится Лондон. Всегда нравилось здесь жить.
Он стал рассказывать о своем путешествии, о людях, которых встречал, и в первый раз в жизни Герберт заметил в нем сходство с матерью. Так же, как и она, Генри болтал обо всяких пустяках, смеялся над чем-то исключительно ради того, чтобы посмеяться, часто что-то преувеличивал, скользил по поверхности, потому что это было легче, чем доискиваться до существа вещей. Герберту хотелось понять, что у брата на душе, меньше ли он теперь страдает. Они с Томом Каллагеном часто писали друг другу письма, обсуждая этот вопрос, – но всякий раз, когда он пытался коснуться этой темы, Генри ускользал, начиная говорить о чем- нибудь другом. Он отгородился от всех глухой стеной, через которую невозможно было пробиться. Может быть, детям удастся вывести его из этого состояния, вернуть назад прежнего Генри с его шармом, бескорыстием и непосредственной веселостью.
Герберт уехал сразу после чая, чтобы Генри мог побыть с детьми, и около шести часов они явились в гостиную, умытые и переодетые, неся под мышкой книги, как это обычно бывало в Клонмиэре. Его сразу пронзила боль, оттого что они так помнили заведенный порядок, и он стал расспрашивать их о Летароге, обо всем, что они там делали – все, что угодно, только бы Молли не села рядом с ним, как обычно, а Кити и Хэл на скамеечках около кресла, и не открыла бы книгу. Они поговорили с ним, вежливо и любезно, как настоящие взрослые гости, а потом Молли, прислонившись к его боку, сказала:
– Вы нам не почитаете, папа? Как это делала мама, и тогда все снова будет так же, как дома.
И она поудобнее устроилась на ручке его кресла, доверчиво глядя на него, в то время как на бледном взволнованном личике Хэла играла улыбка радостного предвкушения. Генри взял книгу и прочистил горло; он почти не видел шрифта, чувствовал себя неспособным, беспомощным, настоящим обманщиком перед своими детьми. Рассказ был тот же самый, который, как он помнил, Кэтрин часто читала в Клонмиэре, и по мере того как он читал, не понимания ни слов, ни смысла, он все время думал, почему сама обычность этого действия, знакомые слова рассказа не разрывают им сердце, Как они разрывают его собственное. Прежний образ жизни, старый распорядок, которые были для него невыносимой пыткой, – именно за это они цеплялись в поисках спасения. Ему хотелось выбросить из памяти то, что было; они же хотели все сохранить.
Он прочитал три или четыре страницы и больше выдержать не мог. Это казалось ему насмешкой над тем, что когда-то было, но больше не существовало. Дети могут жить в мире привычного прошлого, что же, им придется жить в нем одним.
– Боюсь, что я не очень-то умею читать вслух, – сказал он. – У меня разболелось горло. Придется тебе читать вместо меня, Молли.
– Это будет уже совсем не то, – быстро возразил Хэл, – Молли ведь только сестра. Она может нам читать и в классной.
– Может быть, папа лучше с нами поиграет? – предложила Кити. – У нас ведь есть «Счастливое семейство». Я знаю, где она лежит, на чемодане с игрушками.
Она побежала наверх, чтобы принести карточки. Хэл занялся тем, что притащил стол и поставил его посредине комнаты.
