раздумывая о том, не следует ли сочинить для Кэтрин какую-нибудь историю. Впрочем, это бесполезно. Он никогда ей не лгал. Он постоял у парадной двери, глядя через залив на Голодную Гору. Она лежала в тени, а луна, освещавшая остров Дун, казалась бледной и холодной. Пятьдесят лет тому назад его дед, должно быть, стоял на этом же самом месте, вся будущая жизнь лежала перед ним, а в кармане у него – контракт на постройку шахты. А что будет еще через пятьдесят лет? Его собственный внук, возможно, сын Хэла, тоже будет стоять здесь под луной и смотреть на залив и на покрытое шрамами обезображенное лицо Голодной Горы?
Он повернулся и пошел в дом, тихонько поднялся по лестнице и осторожно открыл дверь в комнату Кэтрин. Она сидела на кровати, ожидая его; ее длинные волосы были заплетены в две косы, как у девочки. Она была бледна и встревожена.
– Я знаю, что этот человек умер, – сразу же сказала она. – Я поняла это в тот момент, когда ты велел мне ехать домой.
– Да, – сказал Генри. – Он умер.
Он рассказал ей о том, как все было, как они отвезли пострадавшего в амбулаторию, как разбудили доктора, а потом, когда она спросила, кто это был, он нерешительно помолчал, интуитивно чувствуя, что это причинит ей боль, так же как причинило боль ему самому.
– Это был Джек Донован, – сказал он наконец. – Он, по-видимому, вернулся из Америки.
Она ничего не сказала; он пошел к себе, чтобы раздеться, и когда вернулся в спальню, она уже погасила свечу и лежала в темноте.
Он лег рядом с ней, поцеловал ее и почувствовал, что ее лицо мокро от слез.
– Не думай об этом, – сказал он. – Ужасно неприятно, что так случилось, но доктор говорит, что он умер мгновенно. Ты же знаешь, это отпетый негодяй, и если бы он снова поселился здесь, от него были бы только одни неприятности. Прошу тебя, родная, перестань о нем думать.
– Дело не в нем, – отозвалась она. – Я плачу не о Джеке Доноване.
– О чем же тогда? – допытывался он. – Скажи мне, пожалуйста.
С минуту она молчала, обнимая его за шею, а потом проговорила:
– Я плакала потому, что вспомнила Джонни, какой он был потерянный и несчастный. Я могла сделать для него гораздо больше, чем сделала.
– Какие глупости, – сказал Генри. – Что ты могла для него сделать?
Ну конечно, это Джек Донован воскресил старую трагедию. Со смерти Джонни прошло уже двенадцать лет, и Кэтрин никогда о нем не вспоминала. И вот теперь она лежит рядом с ним, в его объятиях и плачет горькими слезами. Он почувствовал, впервые в своей жизни, непонятный укол ревности. Как это странно, как тревожно, что Кэтрин, его любимая жена, всегда такая спокойная, терпеливая и сдержанная, плачет как ребенок по его умершем брате, хотя прошло уже столько лет.
– Черт бы побрал всю эту историю! – выругался он. – Это она так на тебя подействовала. Чего бы я ни дал, чтобы этого не случилось… Кэтрин, родная моя, ты ведь любишь меня? Больше всего на свете, больше детей, больше Хэла?
Грандиозный ужин на руднике, приветствия и аплодисменты, веселое празднование, а потом этот ужас, этот несчастный случай на дороге, – все было забыто, ему хотелось только одного: получить ответ на свой вопрос. Если он усомнится в Кэтрин, он не может быть уверен ни в чем. Не останется ни надежды, ни смысла жизни.
– Ты ведь любишь меня? – повторял он. – Любишь?.. Любишь?..
4
В этом сезоне Генри решил не нанимать дома в Лондоне. Во-первых, оба доктора, и новый молодой и старый, дядя Вилли, сказали, что это будет слишком утомительно для Кэтрин. А вторая причина заключалась в том, что Генри хотел сам надзирать за работами в замке. Дело в том, что секрет, о котором он объявил на праздновании пятидесятилетия в марте, заключался ни больше ни меньше в том, что он консультировался со знаменитым архитектором, и тот, по его просьбе, подготовил проект нового фасада замка.
– Не могу себе представить, как отец и тетушки теснились в этих комнатушках, – говорил он. – Тетя Элиза рассказывала мне, что во времена дедушки они не могли приглашать гостей больше чем на один день.
Он улыбнулся жене, разворачивая план, который дал ему архитектор, радуясь, словно мальчик, при виде новой игрушки.
– Признайся, душа моя, – сказал он, – что новое крыло, где будем жить мы с тобой и наши гости, производит грандиозное впечатление.
Кэтрин улыбнулась и взяла в руки план.
– Похоже на дворец, – сказала она. – Что мы будем делать со всеми этими комнатами?
– Как ты думаешь, правда, это отличная идея иметь такой просторный холл? – с нетерпеливым волнением спрашивал он. – Когда я бываю в Эндриффе и других домах, мне всегда становится неловко, что у нас холл совсем маленький, похожий на коридор. А как тебе лестница? Величественно, правда? Для галереи, разумеется, я куплю несколько по-настоящему хороших картин. Следующей зимой мы поедем во Флоренцию и в Рим, и там дадим себе волю. А вот это должно тебе понравиться больше всего. Посмотри, это твой будущий будуар, он расположен между нашей спальней и угловой комнатой для гостей. А из него – маленький балкончик, прямо над парадной дверью. А вот моя гардеробная, она выходит окнами на лес. Но скажи мне, как тебе нравится будуар? Это целиком моя идея.
Кэтрин протянула руку и коснулась его щеки.
– Конечно, он мне нравится, – сказала она. – Ты угадал, я всегда хотела, чтобы у меня была маленькая комнатка, совсем моя, где бы я могла писать письма, никому не мешая.
– А какой из нее будет вид! – возбужденно говорил он. – Лучший вид во всем доме, прямо через бухту на Голодную Гору. Понимаешь, душечка, если ты будешь чувствовать себя не совсем здоровой, завтрак тебе будут приносить в будуар, и тебе придется только пройти туда из своей спальни. В этих новых комнатах
