«Господи, — молил он, — дай мне испить чашу, испитую тобой, дай мне разделить твои страдания…»
Бэбкок почувствовал, что кто-то схватил его за руку. Это был полковник.
— Могу я оставить всех на ваше попечение? — спросил он. — Я собираюсь отвезти леди Алтею в отель. У нее небольшая неприятность.
Бэбкок выразил беспокойство.
— О нет, ничего страшного, — успокоил его полковник. — Она сломала коронки на передних зубах и очень расстроена. Я хочу увезти ее из этого столпотворения.
— Да, конечно. Пожалуйста, передайте леди Алтее, что я очень ей сочувствую. А где остальные?
Полковник огляделся:
— Вижу только двоих — нашего Робина и молодого Смита. Я уже велел им не терять вас из виду.
Он зашагал обратно к воротам святого Стефана и скрылся.
В толпе благоговейных верующих Бэбкок возобновил медленное продвижение к Голгофе. «Воистину, — размышлял он, — мы средоточие христианского мира. Все мы — представители разных народов, мужчины, женщины, дети — идем по пути, которым шел Учитель. И тогда, в тот день, прервав вседневные дела, любопытные так же глазели, как ведут осужденных; и тогда, в тот день, лавочники и уличные торговцы так же продавали свои товары, женщины с корзинами на голове так же спешили мимо или останавливались у дверей, юноши что-то кричали, собаки гонялись за кошками, старики спорили, дети плакали…»
Via Dolorosa… Крестный путь…
Налево, затем снова направо, и вот на повороте улицы группа паломников, рядом с которой шел Бэбкок, слилась с другой, идущей впереди, потом к ним присоединилась третья, четвертая… Бэбкок обернулся и посмотрел назад, но ни одной овцы своего стада не обнаружил. Боба и Робина тоже не было видно. Теперь спутниками Бэбкока в его паломничестве был отряд монахинь впереди и группа бородатых, облаченных в черные рясы православных священников позади. О том, чтобы сделать хотя бы один шаг направо или налево, не могло быть и речи. Бэбкок надеялся, что его одинокая фигура, вклинившаяся между поющими монахинями и священниками, нараспев читающими молитвы, не слишком бросается в глаза.
Монахини пели «Богородице, дево, радуйся» по-голландски — по крайней мере, так показалось Бэбкоку, впрочем, возможно, и по-немецки. На пятой и шестой Станции Страстного пути монахини опускались на колени, и он, с трудом вытаскивая из кармана справочник паломника, восстанавливал в памяти, что на пятой Станции крест возложили на Симона Кирениянина,[69] а на шестой Вероника отерла лицо Спасителя своим платком.[70] Он не сразу решил — становиться ему на колени, как то делали монахини, или оставаться стоять вместе с православными священниками. После некоторого раздумья пастор склонился к тому, чтобы присоединиться к монахиням и стать на колени, — так он проявит большее благоговение перед святыней, большее смирение.
Все вперед и вперед, все время вверх в гору; все ближе и ближе храм Гроба Господня, и вот он уже возносит над Бэбкоком свой величественный купол. И наконец, последняя задержка — они во дворе базилики;[71] минута-другая — и монахини, и он сам, и православные священники через высокую дверь пройдут к месту последних Станций уже в пределах самого храма.
Именно здесь Бэбкок убедился — еще в монастыре Ecce Homo он испытал легкий приступ тошноты, — что с желудком у него происходит что-то неладное. Его пронзила резкая боль. Отпустила и вернулась вновь. Обливаясь потом, Бэбкок посмотрел направо, налево… и понял, что выбраться из толпы паломников невозможно. Пение не стихало, перед ним высилась дверь храма, и, несмотря на все усилия, он не мог вернуться назад — священники преграждали путь. Он должен идти дальше, должен войти в храм. Иного пути нет.
Храм Гроба Господня поглотил Бэбкока. Как сквозь сон различил он в полумраке уходящие ввысь своды, ступени лестницы, вдохнул запах множества человеческих тел и ладана. «Что мне делать? — в панике спрашивал он себя. — Куда идти?» А тем временем, усугубляя мучения Бэбкока, к его горлу подступал навязчивый вкус вчерашнего рагу из цыпленка. Спотыкаясь, пастор поднимался вслед за монахинями в часовню Голгофы.[72] По обеим сторонам от него высились алтари, его окружали огни бесчисленных свечей, кресты, обетные приношения — он ничего не видел, ничего не слышал. Он чувствовал только давление, распирающее изнутри его тело, и властный призыв кишечника, совладать с которым не могли ни молитва, ни воля, ни само милосердие господне.
Боб Смит вместе с Робином оказался позади православных священников и первым заметил признаки страдания на лице Бэбкока. Когда пастор, перед тем как его увлекли в храм, в последний раз опустился на колени, он был очень бледен и вытирал лоб платком.
«Ему, кажется, плохо, — подумал Боб. — Вот-вот потеряет сознание».
— Послушай, — сказал он Робину, — я немного беспокоюсь за нашего пастора. Пожалуй, нам не стоит терять его из вида.
— Правильно, — ответил Робин. — Почему бы вам не пойти за ним? Ему, наверное, неловко среди всех этих монахинь.
— Думаю, не в том дело, — сказал Боб, — по-моему, он заболел.
— Вероятно, — заметил Робин, — ему нужно в туалет. Откровенно говоря, я бы и сам не прочь.
Он огляделся в поисках места, где мог бы осуществить свое желание.
Боб Смит не знал, на что решиться.
— Может быть, тебе постоять здесь и подождать, пока мы вернемся? Конечно, если ты не горишь желанием осмотреть храм Гроба Господня.
— Совсем не горю, — сказал Робин. — Что там ни говори, я все равно не верю, что это то самое место.
— Хорошо. Тогда я попробую добраться до пастора.
Боб протолкался к двери и вошел в храм. Как и Бэбкока, его встретил полумрак, своды, поющие паломники, ступени и часовни в боковых приделах. Большинство паломников уже спустилось вниз, в том числе и монахини, за которыми по-прежнему неотступно следовали священники. Но Бэбкок, чья фигура так бросалась в глаза, когда он шествовал между ними по Via Dolorosa, исчез. Вскоре Боб разыскал его во втором приделе: пастор сидел на корточках, привалившись к стене и закрыв лицо руками. Над ним склонился ризничий, какой он национальности — грек, копт, армянин. — Боб не мог определить. Когда Боб подошел к ним, ризничий поднял голову.
— Английский паломник, — сказал он шепотом, — ему плохо. Пойду позову кого-нибудь на помощь.
— Не надо, — сказал Боб. — Я знаю его. Он из нашей группы. Я сам о нем позабочусь.
Он наклонился и коснулся плеча Бэбкока:
— Не беспокойтесь. Я с вами.
Бэбкок знаком попросил его нагнуться.
— Скажите, чтобы он ушел, — прошептал он. — Со мной случилась ужасная вещь.
— Да, — сказал Боб. — Понимаю.
Он сделал знак ризничему; тот кивнул и направился в другой конец придела задержать группу паломников, направляющихся в их сторону. Тем временем Боб помог Бэбкоку подняться на ноги.
— Такое могло случиться с каждым из нас. Эка невидаль! Помню, как-то раз на розыгрыше Кубка финала…
Боб не закончил — его несчастный спутник был слишком расстроен, он сгибался от слабости и стыда. Боб взял пастора под руку и помог ему спуститься по ступеням и выйти из храма.
— На свежем воздухе вам станет лучше, — сказал он.
Бэбкок шел, крепко вцепившись в Боба.
— Во всем виноват цыпленок, которого я съел вчера за обедом, — объяснял он. — Я специально не притронулся к фруктам и салату, как меня предупреждала мисс Дин. Решил, что цыпленок будет безопаснее.
— Не волнуйтесь, — утешал его Боб. — Это же от вас не зависело. Как вы думаете… худшее уже
