заходила в лавку. – Она рассказала бабушке все известные ей подробности.
Мад собирала покупки.
– Несомненно, они провели вскрытие, – сказала она. – Интересно, что последует дальше – если бы он был наш, провели бы следствие, а раз он не наш, кто знает.
– Не знаю, – ответила Эмма, – и спросить нам не у кого.
– В таком случае остается только ждать. И слушать радио.
Эмма не могла понять, к лучшему или к худшему, что тело обнаружено. В итоге будет хуже. Пока капрала искали, допускали еще мысль, что он где-то скрывается – убежал и спрятался, – Эмма же и все остальные, кто знал правду, могли надеяться, что бушевавший в пятницу и субботу шторм унес бы труп далеко в пролив и прошли бы дни, а может и недели, пока его прибило бы к берегу, а этого могло и не произойти, или тело уже невозможно бы было опознать. Но что теперь об этом. Труп забросило в расщелину в Келливардском утесе. Эмма вспомнила, сколько раз она ходила там с мальчишками во время отлива – риф целиком обнажался только в конце весны, и они могли бродить вокруг него, высматривая креветок. Эмму передернуло. Никогда больше она не сможет сделать это снова.
Дотти встретила их сообщением, что во время их отсутствия звонил Папа.
– Он очень спешил, Мадам, уезжал в аэропорт. Сначала в Нью-Йорк, потом в Рио. У секретарши есть адреса. Мне показалось, что он расстроился из-за того, что не мог поговорить с вами.
Мад развела руками:
– Не надо было мне ехать. По крайней мере, хотя бы голос его услышала.
Похоже, она упала духом, – вовсе не в ее стиле. Эмма выгрузила все свертки на кухонный стол и сказала бабушке:
– Что значит, услышала бы его голос?
– То и значит. Эмму охватила паника:
– Ты не думаешь, что он попадет в авиакатастрофу, или самолет угонят, или еще что-нибудь ужасное?
– Нет, милая, конечно, нет. Не бери в голову глупости.
Эмма представила себя сидящей рядом с Папой в лайнере, летящем в Нью-Йорк. Она была бы избавлена от расследований и всей этой суматохи, творящейся здесь, дома. Папа бы носился с ней, баловал, гордо представлял ее как «внезапно выросшую дочь». Нью-Йорк, Рио, кругом удивительное, новое, но, главное, спокойное и безопасное, никакой ответственности, кроме разве что польстить его гордости и выглядеть как можно лучше. Вместо всего этого она дома, как в осаде. Мад почти восемьдесят, мальчишки тоже не самостоятельны, и каждый новый день все более зловещ, несет в себе угрозу.
Она вышла прогуляться по полю и вниз к скалам – только для того, чтобы разбередить в себе чувство страха и отверженности, которое, как она была уверена, пробудит в ней вид Келливардского утеса. Море было безмятежно. Ничего похожего на бурлящий котел, каким бухта была в субботу. Нет ни волн, ни катящихся гребней. Илистая поверхность Келливардо горбилась над спокойными водами, а сломанная пополам мачта напоминала согбенную человеческую фигуру. На горизонте, где-то у Додмана, виднелся далекий силуэт приближающегося военного корабля. Эмма стояла и смотрела, как все яснее вырисовывается его серый силуэт. Военный корабль возвращался, чтобы снова бросить в бухте якорь. Поможет ли это прояснить ситуацию, хотя бы в отношении их самих, или будет только хуже? Полковник Чизмен относился к ним с большим пониманием, чем его заместитель, но теперь, когда обнаружен труп капрала, он может изменить свое отношение. А Уолли Шермен? Изменился ли и он? Она повернула назад и снова выбралась на поле. Сколько часов занял бы перелет через Атлантику вместе с Папой? Приземлился ли уже самолет, встречают ли Папу друзья-бизнесмены в зале для особо важных персон?
Вернувшись домой, она увидела, что ребята шагают к дому от шоссе, где их высадил школьный автобус. Они все щеголяли галстуками с символикой СШСК, резким пятном выделявшимися у каждого на шее. Как всегда, первым выложил новости Колин:
– А уроков почти и не было, – заорал он, – только маршировали и пели новые песни. Мы выучили «Знамя в звездах». А мисс Беркетт читала нам исторические рассказы об Америке. Угадай, что еще?
– Что?
– Приходила миссис Хаббард, дама с большими зубами. Она вела «беседу об Иисусе». Теперь это будет раз в неделю, но вести будет не она. Она только показывала нашей учительнице, как надо делать.
Эмма повернулась к остальным:
– Вам то же самое досталось?
– Нет, – Энди, похоже, хватило на сегодня. – Они все время переставляли нас в разные группы, мы теперь должны помогать своему соседу по парте. Раз за разом я попадал к девчонкам, и это было ужасно. Они ничего не делали, только хихикали и тыкали меня в спину. А потом у нас было «раздумье». Нужно было молча просидеть десять минут, а затем каждый по очереди вставал и рассказывал, о чем он думал.
– И что ты рассказал?
– Я сказал, что это дурацкая затея, об этом я и думал. Больше ничего. Так что меня быстренько усадили на место. Награды я не заслужил.
– А я получил, – сказал Сэм, и по его худому личику внезапно пробежала улыбка. – Такой новый значок, звезда – как на галстуке. Я думал о Спрае, как мистер Трембат подобрал его на пляже еще щеночком, какой-то отдыхающий бросил его, не хотел везти домой. И я рассказал, как его учили пасти овец и коров, как все его любили, а потом застрелили.
Терри, за день исчерпавший весь репертуар грампластинок, приковылял, чтобы присоединиться к остальным.
– Спорю, что они были потрясены.
– Не знаю, – ответил Сэм. – Мистер Эдивин и его коллеги приняли серьезный вид, и мистер Эдивин вручил мне звезду за яркое описание.
– «Беседа о Иисусе» куда лучше, чем раздумье, – настаивал Колин, пытаясь утащить у Терри костыль, – потому что после нее мы разыгрывали сцены из жизни Иисуса. Сначала решили разыграть сцену с хлебами и рыбами, ходили по классу, изображая, что раздают хлеба. По-моему, это было глупо. Я взял линейку и выгнал их всех, а когда мисс Беркетт спросила, что я делаю, и сказала, что нельзя быть таким жестоким, я ответил, что я – Иисус, изгоняющий менял из храма. После этого миссис Хаббард ушла. Сказала, что ей надо в другую школу. А мисс Беркетт все равно дала мне звезду.
После чая мальчишки по очереди выложили Мад школьные новости. К некоторому удивлению Эммы, бабушка, вместо того чтобы позабавиться, разозлилась.
–Никогда в жизни не слыхала такой… – заявила она, используя слово, услышанное, вероятно, от Бена. – Как они осмелились изменить программу, не предупредив родителей, родственников, опекунов? Если это начало КСН или как там они это называют, то чем раньше начнется скандал в министерстве образования, тем лучше. Хотя в будущем министерство, верно, будет совместным, и во главе его поставят какую-нибудь полную идиотку вроде Марты Хаббард. Я склоняюсь к тому, чтобы дети сидели дома. Буду учить их сама.
– Это запрещено законом, – сказала Эмма.
– Неважно. Пусть подают на меня в суд. Эти жуткие галстуки… не могу поверить, что их надо носить в обязательном порядке. И почему о христианстве нельзя говорить прямо и откровенно? Беседы об Иисусе, надо же! Все равно, – заметила она. – Я бы много отдала, чтобы увидеть, как Колин изгонял их из храма.
Она включила телевизор, и на экране, как обычно теперь, появились улыбающиеся президент и королева, стоящие рядышком у Белого дома.
– Ну сколько можно, – простонала Мад. – Это же совершенно неприлично. И куда, черт возьми, смотрит принц Филипп?
– Полагаю, он все еще в гостях у индейцев, – ответила Эмма.
– Если, когда президент приедет сюда, устроят то же самое и его посадят в карету и повезут открывать парламент, то, скажу тебе, один человек точно сойдет с ума, глядя на это, – и это Дотти. Выключи!
– Подожди, – предупредила Эмма, – может, сообщат что-нибудь о капрале.
Но ничего не сообщили. Большая часть программы была отведена предстоящему в конце недели Дню благодарения, а так как после почти двухсотлетнего перерыва Соединенное Королевство воссоединилось со
