– Понятно. Что ж, в какой-то мере я тоже исполнитель, хотя таланты мои скромны. Я больше слушаю, а выступаю редко. И что же вы хотите от меня услышать?
– Если только вы что-нибудь еще знаете, расскажите хоть что-нибудь о наших мальчиках.
Он медленно поднялся с кровати и вернулся в тот угол, где сидел до их прихода.
– Могу только сообщить, что обращаются с ними неплохо. Может быть, в желудке у них пустовато, но никто их не бьет и не оскорбляет. Рай для туристов не слишком просто превратить в некое подобие Чертова острова[28]
Он словно играет с нами, подумала Эмма. Как паук с мухой – очень удачное сравнение. Протянул щупальце и быстренько убрал.
– Ланди? – спросила Мад. – Гора Святого Михаила?
Он покачал головой.
– Все на самом деле очень просто. Чуть западнее, среди набегающих океанских волн, и если вы подумали об островах Силл, то ваша догадка верна. Не паникуйте: если внезапно ничего не переменится, то скоро они вернутся домой. Заметьте, я имею в виду не только ваших парней, но всех мужчин, задержанных для допросов, а с первых дней появления американцев их накопилось порядочное число.
Силл… Джо, Терри, мистер Трембат, другие фермеры из их района, докеры Полдри и Фалмута, которые недовольны работой, работники глиняных карьеров, оставшиеся без заработка, может быть, даже все, кто задавал вопросы, протестовал, – а может, просто так забирали, кто под руку попадется?
– Таффи, – тихо спросила Мад, – откуда ты это узнал?
Он потрогал нос и подмигнул ей.
– Лучше не буду болтать лишнего. Земля слухами полнится, стоит только прислушаться. Подождите, я вам кое-что покажу. – Он присел и поднял половицу. Там что-то лежало – с виду продолговатая коробка с проводами и ручками, а рядом наушники. – Вот мой волшебный сундучок. Я переполнен магией, как Просперо в пещере. Любовь к музыке двигала мной, я хотел слушать оперы из Вены и Милана. Ну а затем понемногу начали доходить до меня и голоса дикторов. – Он поманил к себе Эмму. – Позволь короновать тебя. – Эмма отрицательно покачала головой, когда он протянул ей наушники. – Бояться нечего, ты услышишь только человеческие голоса. Со звездами я пока еще не говорю.
Он с ней играл, шутил, но тем не менее в его облике было что-то отталкивающее: и в склоненной фигуре, и в седой шевелюре, и в сверкающих за очками глазах.
– Коронуй меня, Таффи, – сказала Мад. – Пещерой Просперо не испугать престарелую актрису. Кроме того, мне интересно, работает ли твоя магия.
Он отвернулся от Эммы. Мад пододвинула стул поближе к спрятанной под половицей коробке, и он торжественно водрузил наушники на ее голову, как будто действительно был священнослужителем, совершающим обряд посвящения. Затем он нагнулся к ящичку и повернул ручку. Эмма следила за лицом Мад, и вдруг ей в голову пришла ужасная мысль: мистер Уиллис на самом деле сумасшедший, он вовсе не радиолюбитель, или как там называют принимающих коротковолновые станции, а специалист в каких- нибудь там токах высокой частоты, и Мад сейчас упадет, пронзенная ультразвуком.
Ничего такого ужасного не произошло. Мад вся обратилась в слух, наконец улыбнулась и сняла наушники.
– Это по-валлийски? – спросила она. – Жаль, что я не понимаю. Что они говорят?
Он забрал наушники и надел на себя. Пару раз он кивнул головой и улыбнулся Мад.
– Может, и хорошо, что вы не понимаете, – сказал он, – это не очень-то лестно для англичан. Подождите, сейчас переведу.
Он достал из-под половицы блокнот и принялся записывать корявым почерком. Эмма пододвинула табуретку к бабушке и взяла Мад за руку. Бабушка ответила пожатием.
– Я же говорила тебе – он Оуэн Глендаур, – прошептала Мад. – Жаль, что мы так и не заставили его прочитать то действие из «Генриха ГУ». В следующий его приход нам обязательно надо это сделать. И «Бурю» тоже. Он прирожденный актер.
Мистер Уиллис, не подозревая о предназначенных ему ролях, снял наушники и выключил свой волшебный сундучок.
– Гражданское неповиновение в Шотландии и Уэльсе, – сказал он. – Никакого насилия, только никто не выходит на работу. Люди сидят дома, магазины закрыты. Нельзя же арестовать человека за то, что он сидит дома? Пройдет время, и движение распространится – стоит одному показать пример, и сосед поступит так же, вскорости все страны будут иметь свою сеть сопротивления. – Он улыбнулся и принялся аккуратно укладывать наушники рядом с самодельным приемником.
– А он работает в обе стороны? – спросила Мад. – Ты же можешь и передавать новости тем людям, что информируют тебя?
– Так и есть, я могу и передаю. Незадолго до того, как вы играли в любопытную Дженни, подглядывая в окно, я закончил передачу. Любые новости с мест, даже самые незначительные, могут оказаться звеном в постоянно растущей цепи. Я передаю на двух языках: валлийском и корнуолльском.
– Корнуолльском? – Мад удивленно подняла бровь. Мистер Уиллис кивнул:
– Ничего удивительного. Кельтские языки имеют много общего, как и кельтские народы. Много лет национализм шотландцев и валлийцев раздражает определенные правительственные круги, это общеизвестно, а корнуольцы, как бы это выразиться, не любят выступать в открытую. Но у них очень сильное подпольное движение, весьма сильное. Такая уж порода шахтеров, чего еще ждать от них.
Мад задумалась. Надеюсь, подумала Эмма, она не воспринимает его слова слишком серьезно.
– У меня так и нет определенного мнения о национализме, – сказала бабушка. – Он обычно доходит до фанатизма, а фанатики придают очень большое значение месту рождения. Я родилась в Уимблдоне, когда- то давно любила ходить там на теннис, но это не повод, чтобы положить за этот город жизнь. По правде говоря, я не слишком бы взволновалась, если бы Уимблдон со всеми домами исчез с лица земли. Но вот этот уголок именно этого полуострова – уже давно стал моим домом, и я готова умереть за него, если это будет нужно.
Мистер Уиллис, укладывавший свое оборудование под пол, поднял голову:
– Это не будет нужно, – произнес он. – Люди приносят себя в жертву ложным идеалам и тотчас оказываются забытыми современниками и ближайшими потомками. Лет через сто их могут признать героями, мучениками, но для дела это уже поздновато. С другой стороны, вы – актриса, должны четко улавливать интонацию. Один-два урока, и вы будете говорить по-корнуолльски, валлийски или гэльски, как будто знали язык с рождения. Женский голос произведет особое впечатление, а ваш – тем более.
Он опять присел на корточки, глядя на Мад. Нет, думала Эмма, бабушка не должна поддасться на это.
Бог знает, что он заставит говорить – призывать к поджогам, анархии, взрыву мостов. Кто-нибудь может узнать ее голос и разыскать ее.
– Хм, – задумчиво произнесла Мад. – Кто сказал:
Свобода – выбор нам иль смерть;
Мораль и веру Нам Мильтон дал;
Язык Шекспира – наша речь…
– Вордсворт, – торопливо ответила Эмма, – но, родная, честно говоря…
– По какому поводу это написано?
– В одном из сонетов о свободе: «Мильтон! Зачем тебя меж нами нет»[29].
Мад посмотрела на мистера Уиллиса, который бросился вновь вынимать из чехла свой радиоприемник.
– Я бы прочитала и «Свобода – выбор нам иль смерть…», но не будет ли глупо требовать свободы языку Шекспира, если все ваши слушатели мечтают о том, чтобы звучал только валлийский и корнуолльский?
Мистер Уиллис ответил покровительственным жестом, словно отметая все сомнения:
– Они вслушиваются в смысл ваших слов. Мне нравится «Свобода – выбор нам иль смерть…», очень нравится, верная нота для всех нас.
Он надел наушники и принялся настраивать передатчик. Мад вновь и вновь шептала фразу:
Свобода – выбор нам иль смерть; мораль и веру Нам Мильтон дал; язык Шекспира – наша речь…
