спустятся на берег, сядут в лодку, которую вышлют за ними с корабля, и уплывут – далеко-далеко… Ей представилось побережье Бретани, такое, каким она увидела его несколько дней назад: каменистый берег, позолоченный лучами восходящего солнца, багровые зубчатые скалы, похожие на скалы Девона. Она вспомнила белые буруны, набегающие на песок, брызги, туманной пеленой окутывающие все вокруг, запах моря, смешанный с запахом прогретой земли и трав…
Где-то там, за этими скалами, стоит дом, который она ни разу не видела, большой дом с серыми стенами, в который они однажды войдут вдвоем. Ей хотелось заснуть и увидеть во сне этот дом и забыть наконец темный обеденный зал, оплывающие свечи, разбитую посуду, сломанные стулья и выражение, появившееся на лице у Рокингема, когда она вонзила в него нож. Ей хотелось спать, ей очень хотелось спать, сон одолевал ее, она чувствовала, что силы ее оставляют и она падает, падает, как Рокингем падал недавно, а тьма вокруг сгущается, ложится на глаза и в ушах пронзительно свистит ветер…
Прошло, наверное, очень много времени. Какие-то люди склонились над ней, подняли на руки, понесли. Кто-то смыл кровь с ее лица и шеи, подложил под голову подушку. Она слышала неясные мужские голоса, тяжелый шум шагов.
Затем во дворе простучали копыта – должно быть, кто-то уехал. Часы на конюшне пробили три раза.
В голове ее шевельнулась смутная, тревожная мысль: 'Он будет ждать меня на берегу. Я должна встать, я должна идти к нему…' Она попыталась подняться, но тут же снова упала на подушку. За окном было темно, мелкий дождь стучал по стеклу. В конце концов усталость сморила ее, и она заснула глубоким, тяжелым сном, а когда проснулась, шторы были уже раздернуты, в окно врывался дневной свет и Гарри, стоя подле нее на коленях, неуклюже гладил ее по волосам. Глаза у него были встревоженные, он пристально всматривался в ее лицо, время от времени всхлипывая, словно ребенок.
– Ну как ты, дорогая? – спросил он. – Тебе лучше?
Она непонимающе посмотрела на него. Виски ломило, в голове билась тупая, ноющая боль. Зачем он стоит на коленях? Зачем он ведет себя так смешно и нелепо?
– Роки умер, Дона, – произнес Гарри. – Мы нашли его на полу с переломленной шеей. Бедный Роки, он был моим самым лучшим другом!
По щекам его заструились слезы. Дона молча смотрела на него.
– Он спас тебе жизнь, Дона, – продолжал Гарри. – Он пытался защитить тебя от этого подлого пирата. Он дрался с ним один на один, в темноте, дрался, несмотря на рану в боку, чтобы ты, дорогая моя, любимая моя девочка, успела добежать до спальни и предупредить нас.
Дона не слушала его. Она приподнялась на кровати и посмотрела в окно, за которым разгорался яркий, погожий день.
– Который час? – спросила она. – Солнце уже встало?
– Солнце? – удивленно переспросил он. – Конечно, дорогая, сейчас полдень. Почему ты спрашиваешь? Не думай ни о чем, моя радость, тебе нельзя волноваться, ты столько всего пережила…
Она закрыла глаза и постаралась сосредоточиться. Если сейчас полдень, значит, корабль уже уплыл – он сказал, что будет ждать только до рассвета.
Она проспала. Боже мой, она проспала! Шлюпка подходила к берегу, как они и договорились, и уплыла, никого не застав.
– Ни о чем не беспокойся, дорогая, – услышала она голос Гарри. – Забудь об этой проклятой ночи. Клянусь тебе, я никогда больше не возьму в рот спиртного. Да, да, это я во всем виноват. Если бы я не напился как сапожник, ничего бы не случилось. Но не думай, дорогая, этот негодяй поплатится за все. Наконец-то он в наших руках, наконец-то мы его поймали.
– Кого? – с трудом выговорила она. – Кого вы поймали?
– Француза, конечно, кого же еще! – ответил он. – Этого подлого француза, который убил Роки и собирался убить тебя. Корабль успел удрать и команда тоже, но главаря мы, благодарение Богу, схватили.
Она продолжала изумленно смотреть на него, словно не веря своим ушам.
Он обеспокоенно заглянул ей в лицо и снова забормотал, гладя ее по голове и целуя пальцы:
– Бедная моя девочка, как ты измучилась! Что за проклятая ночь!
Затем, смущенный странным, мрачным выражением, застывшим в ее глазах, вдруг умолк, покраснел и, не выпуская ее пальцев, робко, будто застенчивый школьник, спросил:
– Скажи, дорогая, ведь этот француз, этот подлый пират… он не посмел тебя обидеть, правда?
Глава 21
Прошло два дня, два долгих дня без часов и минут. Дона одевалась, спускалась к обеду, гуляла по саду, испытывая странное ощущение, что все это происходит не с ней, а с какой-то другой женщиной, чьи слова и поступки были ей совершенно непонятны. Она жила словно во сне, ни о чем не думая, ничего не желая, скованная оцепенением, охватившим не только ее ум, но и тело – она не замечала солнечных лучей, прорывавшихся сквозь завесу облаков, не чувствовала легкого ветерка, время от времени пробегавшего по саду.
Дети как ни в чем не бывало резвились на лужайке. Джеймс карабкался к ней на колени, Генриетта прыгала вокруг и щебетала: 'А злого пирата уже поймали. Пру говорит, что его скоро повесят'. Дона взглянула на Пру. Вид у девушки был бледный, подавленный, и она с трудом вспомнила, что в Нэвроне траур, что тело Рокингема лежит в полутемной церкви, дожидаясь погребения.
Время тянулось бесконечно долго, серое, пустое и безрадостное, как в детстве, когда пуритане запретили танцевать на лугу по воскресеньям. Явился пастор из Хелстонской церкви с соболезнованиями по поводу безвременной кончины их дорогого друга. Произнеся несколько напыщенных фраз, он уехал, но его место тут же занял Гарри. Он хлюпал носом, говорил непривычно тихо и вообще был на удивление робок и заботлив: поминутно осведомлялся, не нужно ли ей чего-нибудь, не подать ли ей накидку, не укутать ли колени пледом, а когда она качала в ответ головой, желая только, чтобы ее оставили в покое и дали посидеть молча, ни о чем не думая, никого не видя, он снова и снова принимался твердить, что он любит ее, что никогда больше не возьмет в рот ни капли, что полностью осознает свою вину за события той
