— Позвольте мне вставить несколько слов?
— Говорите, что вам угодно.
— Я не мог выбирать между вашим братом и своей родиной. Он хотел продать мою страну. Но между вами, сударыня, и вашим братом я всегда делал большую разницу. Он хотел, чтобы меня повесили. Вы меня спасли. Потом, как я могу забыть те мгновения, когда вы были моей? Правда, я думал, что держу другую в своих объятиях, и вы думали, что прижимаете к своей груди другого. Ну и что же? Ведь это вы были моей, а я был ваш.
— Так вы меня еще любите? — прошептала в упоении донья Манча.
— Нет, Манча, нет, я не люблю вас. Я не могу вас любить, потому что отдал свое сердце другой, и она готова отдать мне руку.
— Так что же вы здесь делаете?
— Я пришел спасти вас.
Испанка снова приняла надменный вид.
— Меня спасти? Вы полагаете, что вы для этого нужны? Пусть меня не любит наемный солдат, зато меня обожает король!
— А вы уверены, что кардинал не имеет над вами больше власти, чем король?
— Ну и что с того? — сказала она, и показала ему флакончик, закрытый притертой пробкой. — Имея это, можно ничего не бояться.
— Вы хотите убить себя, Манча? Нет вы этого не сделаете, я умоляю вас не делать этого. Я прошу вас во имя вашей любви и ради спасения моей. Манча, наступил час, когда души возвышаются. Франция была в опасности; я могу сказать без преувеличения, что я ее спас. Сегодня утром я держал жизнь вашего брата в своих руках. Но я пожертвовал своей личной местью. И если я здесь, то потому, что наступила моя очередь спасать вас. Вы не вознаградите меня, если ваша смерть встанет между мной и Сарой. Вы любите меня, Манча. Так докажите это, оставаясь жить!
И он подошел к ней. Она почувствовала на своем лице его горячее дыхание. Она была почти что в его объятиях, он держал ее за руки. Ах, как ей хотелось продолжать роман, который начался в Блуа! О Боже, как она его любила!
Но она не хотела быть недостойной его. Она взяла флакон и бросила в камин, где он и разбился.
— Говорите, что я должна делать, — сказала она.
— Вы хотите остаться в Париже?
— Нет.
— А король?
— Он просто глуп.
— Он любит вас.
— Да, и будет меня любить каждый раз, как увидит, но он слишком упрекает себя за эту любовь, чтобы не прийти в восторг от того, что он больше меня не увидит. Ну а я, вы это знаете, совсем его не люблю. Я просто повиновалась брату.
— Тогда готовьтесь к отъезду, Манча. Вы родились за Пиренеями…
— И вы хотите, чтоб я туда вернулась?
Он посмотрел ей в глаза.
Они долго стояли так, будто каждый пытался проникнуть до глубины души другого.
Может быть, Манча поняла, что не люби Мак Сару, он бы любил ее, и это ее утешило.
— Но ведь вы поцелуете меня в последний раз, когда я сяду в карету? — с нежностью спросила она его.
И он ответил:
— Да…
И по тону его ответа она поняла, что это не будет ему неприятно.
— Пойду готовиться к отъезду, — сказала она.
— Прекрасно, а я сделаю все, что смогу, чтобы вам не отказали в пропуске. До скорого свидания.
Она протянула ему руку, и он прижал ее к своим губам. Мак был галантным человеком.
Но бедный дон Фелипе! Манча и не вспомнила о нем!
Глава 35. Равнина Мон-Сури
Выйдя из кардинальского дворца, Перинетта показала командиру маленького отряда путь, которым они с Маком пришли сюда.
Перинетта была очень горда делом, которое ей поручили. Прохожие разглядывали эту хорошенькую девушку шедшую по улице в сопровождении двух десятков солдат, с разными чувствами. Женщины бросали на нее презрительные взгляды, думая, что ее ведут в тюрьму. Мужчины же улыбались и говорили, что офицер, покручивающий ус и искоса взглядывающий на девушку, на тюремщика мало похож.
Некоторые, впрочем, видели в девушке невинную жертву и были готовы отбить ее, но улыбка Перинетты останавливала их в их намерениях.
Они уже подходили к равнине Мон-Сури, когда Перинетта неожиданно подумала, что, наверное, было бы неосторожно в таком количестве идти к хижине, где ждали Сидуан и трактирщик, потому что столько народу там трудно спрятать, они могут спугнуть заговорщиков, и те убегут.
Потому она спрятала их у входа в заброшенный карьер, неподалеку от лачуги.
— Господин офицер, — сказала она, — возьмите с собой только двух человек, чтобы послать их за остальными, когда время придет.
— Милое дитя, вы — прекрасный командир, и к тому же очень предусмотрительный.
И они продолжили путь вчетвером.
Сидуан с большим нетерпением ожидал возвращения Перинетты. Время от времени его толстое и доброе лицо появлялось в дверях: он осторожно следил за дорогой.
Как только он увидел девушку, он сделал знак, что пока все идет хорошо. Когда она подошла, он сказал:
— Долго ты ходила, Перинетта, — и он звонко поцеловал ее в щеку, — но вот ты явилась наконец, и с подкреплением.
И, поклонившись офицеру, добавил:
— Птички в клетке, господин офицер; правда не все, а всего четверо, не считая того негодяя, что служил приманкой.
— Всего-то четверо! Значит, за остальными моими людьми не посылать?
— А почему не посылать? — спросил Сидуан. — Им тут будет неплохо, вашим людям, а нам они могут понадобиться, хотя я этого и не думаю; а что приказал капитан Мак?
— Ждать его и ничего без него не предпринимать, если только заговорщики не попытаются от нас улизнуть.
— Тогда подождем. Пошлите за своими людьми, лейтенант тут есть погреб, а в нем остались несколько бутылок винца: оно поможет им скоротать время.
— Вы мне расскажете, в чем тут дело, дружище? — сказал офицер. — Я до сих пор ничего толком не знаю, а я люблю знать, на какую дичь я охочусь.
— Ладно; а вы, хозяин, хорошо бы сделали, если бы взяли с собой кого-нибудь и сходили за орудиями, которыми мы пользовались ночью.
— Мы что, опять в этот колодец полезем?
— Не знаю, но, если капитан так решит, то придется, и мы выиграем время.
Сидуан и офицер встали так, чтобы видеть вход в колодец. Солдаты же сели на сено и пустили по кругу бутылки, которые принесла из погреба Перинетта.
Через полчаса вернулся трактирщик.
Сидуан, как умел, рассказал офицеру о всех ночных приключениях, и тот с огромным нетерпением стал ожидать, когда он сможет принять участие в драме, развязка которой приближалась.
